Он плакал и грыз пальцы. Он звал на помощь светлое небо — но небо оставалось тёмным, как это бывает ночью. Он хотел умереть и пытался остановить своё сердце усилием воли — но сердце не слушалось и билось по-прежнему, хоть и неровно и болезненно…
— Я… не сумасшедший. Вы… не бойтесь, Тория. Звёзды… Созвездие, как родинки… на шее.
— Почему же ничего не видно? — шёпотом спросила Тория.
— Надо, наверное… Холодную повязку на голову, — сказал он шёпотом. — Я уже ухожу… И я знаю, что я виновен. Знаю, что я убийца… То, что со мной сделали — плата. Может быть… — он содрогнулся, — может быть, Скиталец не сжалится и не снимет шрама… Что ж. Вам легче?
Тория сначала хотела рассмеяться, потом передумала и решила разозлиться, потом, спохватившись, сказала себе: а что, собственно, в этом такого? Какое ей дело до сердечных привязанностей Солля?
Посреди комнаты помещалась странной формы подставка на когтистых лапах; ещё три лапы, изогнувшись, поддерживали над ней круглую серебряную чашу.