«Эта прикольная марка, как ты правильно сказал, Бонепенни, — жемчужина британской филателии, и я бы никогда не предложил продемонстрировать ее нахальному шалопаю вроде тебя».
— Мертвая птица, жесткая, как доска, с торчащим клювом? Что это за знак такой? — поинтересовалась я.
Я села прямо и прислонилась к стене, прижав подбородок к коленям. Это уж слишком — надеяться, что крысы перегрызут мои путы, как в волшебных сказках. Они скорее обгложут суставы до костей, и я не смогу сопротивляться.
Мы говорили о погоде; представились друг другу. Он признался, что знает, кто я, что он смотрел в «Кто есть кто?». Зачем ему надо было это делать, если знал отца бо́льшую часть жизни? Может быть, именно эта его ложь включила мои невидимые антенны?
Хотя Нед говорил настойчивым приглушенным голосом, я отлично слышала каждое слово. Оштукатуренная стена «Тринадцати селезней» служила отличным отражателем звука.
Для меня — для всех нас — отец был воплощением бесстрашия. Он повидал многое во время войны: ужасные вещи, о которых он никогда не рассказывал. Он как-то пережил годы после исчезновения Харриет и ее предполагаемой смерти. И он всегда оставался смелым, стойким, упорным и непоколебимым. Настоящим британцем. Твердость характера — превыше всего. Но сейчас…