Не могу, подумал он беспомощно. Не… могу.
Комментатор, которому тут бы и залиться соловьем, почему-то молчал, зато оркестр гремел все энергичнее; «Ястреб», чье название никак не соответствовало теперь форме шара, поднимался все выше, и раздувался еще, и скоро сделался как два «Ястреба», и люди на трибунах разинули рты, потому что шар, казалось, занимал собой полнеба, прочие казались рядом с ним просто бусинами, мелюзгой.
Она сидела на полу, втиснутая в тяжелые доски с отверстиями; созерцание колодок не понравилось ей, и потому после некоторого усилия она перестала их видеть. Она вглядывалась в себя — так внимательно и пристально, как никогда до сих пор. Она себя видела.
Потом среди вещей она наткнулась на белую рубашку Назара — и две долгих минуты сидела, прижавшись лицом к пустому безвольному рукаву. Воротник пропитан был Назаровым запахом — она чуяла запахи не очень хорошо, но все же лучше, чем любой другой человек…
— Дюнка, — сказал он, опускаясь на колени. — Дюнка, я хотел сказать тебе, что мы поженимся после экзаменов… Не прогоняй меня. Можно, я тут посижу?
Ивга в отвращением посмотрела на собственные ноги. Потом снова перевела взгляд на огромную двуспальную кровать, занимавшую две трети тесной спаленки.