– Уж и в письмо нос сунул! – зло оскалился Раскольников. – Ты всегда был бесцеремонен. Ну и что думаешь?
Всего через три звонка, пройдя по недлинной цепочке: знакомый, знакомый знакомого и знакомый знакомого знакомого, Ника вышел на нужного человека.
Получил Ваше письмо и, признаться, остался весьма им недоволен. Денег хотите, а писать, о чем прошу, не желаете. Нехорошо. У меня, знаете ли, кредитные билеты на деревах не растут. Говорил Вам в Петербурге и повторю ныне безо всяких экивоков. Мне идея повести про пьяненьких и убогеньких, коею Вы пытаетесь меня завлечь, нимало не привлекательна. Я Вам семь тысяч не за то посулил, а за уголовный роман в духе Габорио или Эдгара Поэ. Вот чего жаждет публика, а не униженных с оскорбленными. Ах, батюшка Федор Михайлович, описали бы Вы преступление страшное, таинственное, с кровопролитием, да чтоб не одно убийство, а несколько, это уж непременно. С Вашим-то талантом! Чтоб у читателей, а пуще того у читательниц мороз по коже!
– Да чего тут понимать! Сказано вам: три живые души я погубил. Три страшных минуса на себя записал. По теории вашего Родиона Романовича, они, может, и обыкновенные, но все равно — живые души. Только, на мое счастье, есть еще на свете люди иного сорта, с душою мертвой, гниющей. Они заражают своими гнилыми миазмами атмосферу, губят и вытравливают вкруг себя всё и вся. Моя теорийка позатейливей раскольниковской будет, не находите? – Аркадий Иванович расхохотался. – Это я еще у себя в деревне рассудил, с месяц тому. Если я за глухонемую и за лакея, да за мою Марфу Петровну трех смертоносных бацилл истреблю, то как раз три на три выйдет. Примечаете, как я живую жену (а она ведь тогда еще совершенно жива была) заранее сам себе проавансировал?
Высунулся на улицу. Там тоже ни души. Реанимобиль стоял на том же месте, и маячок вертелся, только медсестра куда-то подевалась.
Восстановившись в роли благодетеля, Петр Петрович полностью успокоился на счет своего статуса и все усилия повернул на атмосферу.