— Да! И не смотри на меня так! Михайлу до тебя уже дважды бабы били — сестра граблями и Марфа лучиной. И оба раза он отбиться не смог, другие выручали. А теперь ты. А он зарок дал тебя защищать, ему на тебя даже руки поднять нельзя. Ты только вдумайся: ты его бьешь, подло, как змея, жалишь, а он даже ответить не может!
— По-славянски, зовусь Жданом. — Поклон в сторону Трески остался без ответа. — Мне и моей сотне, по молодости лет, доли в воинской добыче не положено. Всем, что мы добудем, распоряжается воевода Погорынский. Им — Мишка, не поворачивая головы, скривился в сторону Дорофея — тоже от имущества боярина Федора ничего не перепадет, они и без того боярское добро защищать обязаны. Но остаются те пожитки и скот, которые ляхи в ваших селищах взяли.
— Выкупишься, мы же договорились обо всем! Или не поверил мне?
«Если что, будем стрелять из темноты по силуэтам, а им придется лезть в темноту, да еще спотыкаться будут об мешки и короба, которые «крысы» с полок стащили и на землю побросали — годится. Теперь надо в другом месте показаться».
Две женщины, одна впервые познавшая, а другая давно испившая полной мерой, что ожидание считается не в днях и часах, а в мыслях, страхах и надеждах. Две женщины, убежденные в своем праве первыми прильнуть к нему — долгожданному — и слезами, улыбками, словами, объятиями разбить и развеять не только воспоминания о времени разлуки, но и мысли о том, что расставаться придется вновь… Две женщины сдерживали себя, подчиняясь ритуалу и тому, что принято называть «приличиями». Приличиями, которые строгие блюстители нравов считают извечными, но которые, век от века, меняются, ловко притворяясь неизменными.
Это была явная несправедливость, но Аристарх молча кивнул, подтверждая сказанное Корнеем, а Мишка просто не решился вставить слово поперек.