— Мой не мой, — не преминул уколоть Гермий. — Что ж ты, братец, прямо как смертный? А где же «Я»?
Проклятый внук Персея, заманивший его, басилея Эргина, в предательское болото, сделал еще шаг и, повернувшись к басилею спиной, поднял покореженное колесо.
— Нет. С тех пор о нем — ни слуху ни духу. Поговаривали, что колесницу его — у нее на заднике приметная резьба была — видели не то в Арголиде, не то в Мессении…
Тот, кого назвали Лукавым, явно смущен и напуган, хотя и пытается скрыть это.
— Ах ты… — Гермий в этот миг был действительно страшен, и зашипевшие змеи его кадуцея уже готовы были сцепиться с ожившим плющом Дионисова тирса, но неожиданное вмешательство рогатого Пана, о котором все забыли, разом изменило ситуацию.
Кажется, что они родились сами, из зноя и молчания, родились и встали у обочины, скрестив руки на груди.