Смысл вопроса до Бердичевского дошёл не сразу. Когда же чиновник уразумел, что «Землёй» здесь называют материк, то поневоле восхитился образностью монастырской терминологии. Будто не на островах, а на небесах живут.
— За что тут тянуть-то? — спросил Лагранж у остолбеневшего от такой распорядительности капитана.
Он поднял с пола плед, бережно укутал в него госпожу Лисицыну, и та вдруг разрыдалась.
— На медицинский факультет я пошёл из юношеского нарциссизма. Первоначально не на психиатрическое отделение, а на физиологическое. В девятнадцать лет воображал себя баловнем Фортуны и счастливым принцем, у которого есть всё, чем только может обладать смертный, и хотелось мне лишь одного: найти секрет вечной или, если уж не вечной, то по крайней мере очень долгой жизни. Среди богатых людей это довольно распространённый вид мании — у меня и сейчас имеется один подобный пациент, в котором нарциссизм доведён до степени патологии. Что же до меня самого, то двадцать лет назад я мечтал разобраться в работе своего организма, чтобы обеспечить как можно более продолжительное его функционирование…
— Э-э, а позвольте, милостивый государь, поинтересоваться вашим именем-отчеством. Случайно не Лев Николаевич?
Когда госпожа Лисицына вышла на берег, чтоб посмотреть, успел ли Алексей Степанович доплыть до Ханаана на Клеопиной лодке, её ждало две неожиданности. Во-первых, лодчонка была там же, где она её оставила — в совершенной сохранности. А во-вторых, от противоположного берега к Окольнему острову, дружно загребая вёслами, плыла целая флотилия. Скрипели уключины, кряхтели гребцы, ярко пылали факелы.