— Погодите, доктор, но… где же вы его держите? Голого на улице, что ли?
Лишь теперь, самым уголком стремительно угасающего сознания, Бердичевский понял, что он, действительно, сошёл с ума, причём не только что, в избушке, а раньше, много раньше. Явь и реальность перемешались в его больной голове, так что теперь уже не разберёшь, что из событий этого чудовищного дня произошло на самом деле, а что было бредом заплутавшего рассудка.
Совет был хорош, и Бердичевский счёл за благо им воспользоваться, тем более что задерживаться в клинике далее казалось излишним.
Агапий — отрок глупый, в Арарате недавно, и веры ему ни от кого не было, а за брошенное бельё, волною смытое, его отец подкеларь ещё и за виски оттаскал. Но после того стала чёрная тень и другим из братии являться: сначала отцу Иларию, старцу весьма почтенному и воздержному, потом брату Мельхиседеку, после брату Диомиду. Всякий раз ночью, когда луна. Слова всем слышались различные: кому проклятие, кому увещевание, а кому и вовсе нечленораздельное — это уж смотря в какую сторону ветер дул, но видели все одно и то ж, на чём перед самим высокопреподобным Виталием икону целовали: некто чёрный в одеянии до пят и остроконечном куколе, как у островных старцев, парил над водами, говорил слова и грозно перст воздевал.
И в этот миг в голове полицмейстера закопошилась некая идея.
Отец Виталий ожесточил против нас своё сердце и нам не внимает, а между тем в братии разброд и шатание, да и страшно: что может означать тягостное это знамение? Пошто святой Василиск, хранитель сей славной обители, перстом грозится и на свой пресветлый скит хулу кладёт? И слова «быть пусту» — к чему они? О ските ли сказаны, о монастыре ли, либо же, быть может, в ещё более широком значении, о чём нам, малоумным, и помыслить боязно? Лишь Вашему преосвященству дозволено и возможно толковать эти страшные видения. Потому и молим Вас, пречестнейший владыко, не велите карать ни нас, ни брата Антипу, а пролейте на сие ужасное происшествие свет Вашей мудрости.