— Ой, правда? — воскликнула она, и сразу прояснилась, как озарилась: брови взлетели, в серых глазах — совершенное дружелюбие. — Как интересно! Но у меня сейчас урок, еще минут двадцать. А потом я свободна. — И детски-доверчиво: — Вы хотите меня нарисовать?
— Как?! — пораженно воскликнул Захар, и его всего передернуло. — Она?! Эта… старая жаба?!
— …Я не со всем согласен в твоем докладе, ихо, — говорил Хавьер, погружая кусочки хлеба в чесночный соус и вилкой, вонзенной в спинку корочки, притапливая их.
…Она вынырнула, выпрыгнула, скакнула из двери, выбежала на середину сцены и застыла полубоком: в правой руке веер, левая чуть приподнимает юбку.
Вечно упакуется, зароется, да еще под бока подоткнет, — хоть археологов нанимай.
Сразу быстрым деловым шагом вышел пожилой токаор. Сел, утвердив пятку на перекладине под сиденьем, опер на колено гитару, и слова не говоря, принялся перебирать струны… Потекли волнообразные тьентос — то, что называется «контактом», нащупыванием. Пробные аккорды, похожие на первые прикосновения друг к другу любовников в полной тьме… Публика еще переговаривалась, но со всех сторон уже неслось друг к другу укоризненно-возмущенное: «с-с-с-с-с!!!».