— О ты, дрянной, мерзкий человечишка! Ты, проститут искусства! Доколе! где мой четвертной?! где?!
Лошадки шли ходко, и ты, несмотря на все насмешки над мохноногими «тыгдынцами», оценил их выносливость и неприхотливость, как нельзя лучше подходившие для этого, богом забытого, сурового края.
Небось, переваривает; небось, от изумления аж взопрел.
— Увидят — на нас свалят! живыми не отпустят!
Напротив, на коленях, вытащенным из омута сорванцом, плакал Друц-лошадник.
В следующий миг волна с ревом исторглась наружу.