— Хватит спорить, Михайла! Вижу же, что ты и сам уже все понял, да гонор лисовиновский на попятный идти не дает! — Алексей в очередной раз коротко улыбнулся. — Ну и правильно не дает! Вот скажи-ка мне: теперь, когда ты уже не старшина Младшей стражи, как ты себя мыслишь… на стезе продолжателя боярского рода Лисовинов?
Утый с ненавистью глянул на стоящего перед ним голого по пояс, перемазанного кровью отрока и неразборчиво пробормотал ругательство.
— Слушай, Минь, а что ты с пленным делать будешь?
— Ну, распелся! — Корней, начавший, было, злиться при разговоре о Лавре, когда речь зашла о крепости, помягчал прямо на глазах. — Прямо рай земной там у Михайлы! Можно подумать: в Ратном ад, а я тут за главного черта…
— Как подъедем, укажешь мне на дома наших братьев во Христе, я десятника Егора предупрежу. А с остальными… если сопротивления не будет, то и наши злобствовать не станут, но если… сам понимаешь — война. Нас меньше трех десятков, а там сотня, да еще эти. — Мишка указал назад, на возниц. — Так что, если хочешь, чтобы все миром обошлось, думай: как это сделать можно? Мы же не звери, но и убивать себя не дадим.
— Ага, вот поезжай и попробуй не дать! — На Артемия, как напал стих противоречия, после мишкиного разжалования, так не прошел и до сих пор. — Ратники тебе не дадут! Так не дадут, что через забор улетишь, это тебе не отроков своих от бабы отцеплять!