Юз-баши лишь пожал плечищами: мол, живет здесь, в этой самой Манзан-Дурак, а кто такой — откуда мне знать?
В черной бороде пробивается первая седина; первый иней грядущей зимы.
— Они хотели, как лучше, — еле слышно шепнул Гургин, покрывая ожоги несчастного зигировым маслом.
Человек-жаба отворачивается и медленно, нога за ногу, плетется прочь по коридору.
Они миновали ряды лавок, обогнули храм Огня Небесного, насквозь пересекли ремесленный квартал — и оказались на площади. Не на центральной, где били фонтаны в виде диковинных цветов, а на той, что в народе прозвали Судейской.
Он знал: неизбежность приходит сама, выбирай не выбирай.