— Они хотели, как лучше, — еле слышно шепнул Гургин, покрывая ожоги несчастного зигировым маслом.
Человек-жаба отворачивается и медленно, нога за ногу, плетется прочь по коридору.
Они миновали ряды лавок, обогнули храм Огня Небесного, насквозь пересекли ремесленный квартал — и оказались на площади. Не на центральной, где били фонтаны в виде диковинных цветов, а на той, что в народе прозвали Судейской.
Он знал: неизбежность приходит сама, выбирай не выбирай.
— А ну, прекрати мне это! — рявкнул поэт на наглого барана, понимая, что выглядит сейчас ничуть не лучше юродивого с кинжалом.
— Твоя — шах? — спросил Абу-т-Тайиб сам себя.