Безгубый показал пальцем на каменный пол, и я лишь теперь заметил чёрный квадратный люк с чугунным кольцом.
– Бог свидетель, – горестно вздохнул государь, – я никогда не желал короны, но таков уж, видно, мой крест. Недаром я появился на свет в день Иова Многострадального. Господи, научи, вразуми, что делать?
Вчера, в субботу, её вновь вызвали из церкви запиской. Карета (не та, что накануне, но очень на неё похожая и тоже с заколоченными окнами) ждала в соседнем переулке. Кучер был тот же – бородатый, безмолвный, в низко надвинутой шляпе. Пятьдесят четыре минуты спустя (на сей раз мадемуазель получила от Фандорина часы с фосфоресцирующими стрелками) ей снова завязали глаза, и она оказалась в уже знакомом подземелье. На сей раз повязку на несколько мгновений сняли, чтобы она могла взглянуть на Михаила Георгиевича. Мальчик лежал с закрытыми глазами, но был жив. Оглядываться гувернантке запретили, и она увидела лишь голую каменную стену, тускло освещённую свечой, и сундук, который заменял его высочеству постель.
Его высочество, завидев живого китайца, вырвал ручку и со всех ног бросился к узкоглазому коротышке.
Никогда в жизни я так не бегал, даже и в бытность дворцовым скороходом.
Солнце уже зашло, а это означало, что я проспал по меньшей мере часов до девяти.