Он ещё довольно долго перечислял повороты, сверяясь по бумажке. Все внимательно слушали, хотя её величество, судя по брезгливой складке у рта, больше думала о запахе пота, явственно исходившем от распаренного обер-полицмейстера.
Вокруг откуда ни возьмись появилось очень много людей. Одни надевали наручники на сдавшихся разбойников, другие сновали между бочек, третьи зачем-то шарили по полу. Повсюду скользили электрические лучи, их были десятки. Воздух терпко пах гарью и порохом. Я зачем-то посмотрел на часы. Было без семи двенадцать, а это означало, что с того момента, когда мы проникли в подвал, прошло всего шестнадцать минут.
Воистину Господу было угодно подвергнуть меня тяжким испытаниям.
Трое дядьев его величества образовывали первый ряд великокняжеского кортежа. Я пробрался к рыжему текинцу Георгия Александровича, взял его под уздцы (так что теперь нас, подуздных, оказалось двое – я и шталмейстер граф Антон Аполлонович Опраксин) и молча сунул его высочеству письмо от Линда.
Конечно, входить в подобные мелочи начальнику полиции миллионного города не следовало бы, но некоторые из московских нововведений, на мой взгляд, не грех бы и у нас в Петербурге перенять. К примеру, тоже поставить городовых на перекрёстках, чтоб направляли движение экипажей, а то на Невском и набережных бывает истинное столпотворение – ни пройти, ни проехать. Неплохо бы также, по московскому обычаю, запретить извозчикам под страхом штрафа ругаться и ездить в немытых колясках.
Перекрестившись, я стал спускаться вниз, хватаясь за стебли травы. Дважды поскользнулся, но не упал.