– Полиция, как и медицина, – наставительно произнес я, ощущая огромную неловкость, – не признает таких понятий, как «стыдно».
Я обернулся. В дверях, с моим чемоданом в руке, стояла эдакая кубышечка, пышечка этакая лет двадцати пяти, с румянцем во всю щеку, с широко расставленными и широко раскрытыми голубыми глазками.
Лицо Симонэ меня удивило. Физик был очень серьезен.
– Дело ваше, – сказал я. – Что вам нужно?
– Тогда зовите меня просто Петер, – сказал я.
Дю Барнстокр взялся за лоб длинными белыми пальцами.