– Да, Хинкус, – сказал я, отведя глаза и снова принимаясь за суп. – Тут, знаете ли, все шутят. Считайте, что это шутка, Хинкус.
Впереди мчалась госпожа Мозес с гигантским черным сундуком под мышкой, а на плечах ее грузно восседал сам старый Мозес. Правее и чуть отставая, ровным финским шагом несся Олаф с Луарвиком на спине. Билась по ветру широкая юбка госпожи Мозес, вился пустой рукав Луарвика, и старый Мозес, не останавливаясь ни на секунду, страшно и яростно работал многохвостой плетью. Они мчались быстро, сверхъестественно быстро, а сбоку, им наперерез, сверкая на солнце лопастями и стеклами кабины, заходил вертолет.
У себя в номере я поставил чемодан Олафа на загаженный стол и раскрыл его. Здесь тоже все оказалось не как у людей. Еще даже хуже, чем фальшбагаж Хинкуса. Там, по крайней мере, были тряпки и книжки. А здесь, в этом плоском элегантном чемодане, занимая весь его объем, помещался какой-то прибор – черная металлическая коробка с шероховатой поверхностью… какие-то разноцветные кнопки, стеклянные окошечки, никелированные верньеры… Ни белья, ни пижамы, ни мыльницы… Я закрыл чемодан, повалился в кресло и закурил.
– Ах, вот как? – произнес дю Барнстокр с интересом. – Надеюсь, я не помешаю?
– Верю ли я в волшебников? – сказал он. – Я верю во все, что могу себе представить, Петер. В волшебников, в господа Бога, в дьявола, в привидения… в летающие тарелки… Раз человеческий мозг может все это вообразить, значит все это где-то существует, иначе зачем бы мозгу такая способность?