— Постригись, — сказал Верчич. — А то пожалеешь.
— Сетей никто не раскатывает, — как бы невзначай буркнул Косяк, озираясь.
И с утра до ночи на заднем плане кого-то бьют, бьют, бьют. Ты просыпаешься и засыпаешь под звуки ударов по живому. Под оплеухи, пинки, шлепки, затрещины, иногда грохот падающих тел.
— Тогда пойдем в чайной перекусим, — решил я. — Деньги есть. А на внешний вид там не смотрят.
Вечерело, штаб уже опустел. Я мог бы просто сидеть у себя и наслаждаться редчайшей в армии роскошью — одиночеством, — но было слишком муторно на душе. И я отправился к чертежникам. Мне сразу открыли на условный стук, который знали только мы — "штабные" — и начальник оперативного отдела. Стук был слишком замысловатый, чтобы офицеры додумались до него: один удар. Начопер тоже не додумался, он подслушал. И никому не рассказал. Ему нравилось, что у него такие хитрые чертежники.
Хотя один друг, служивший в аэродромном обслуживании, задвигал красивые сказки, которым не поверил пограничник.