С каждым мгновением его ощущение лабиринта возрастало. Он и лабиринт становились постепенно единым целым, сливались, растворялись друг в друге. У них были одни глаза, одни уши, единая кровеносная система и плоть. Мефодий видел и знал все, что знал лабиринт. Лабиринт видел и знал все, что было известно Мефодию. Хорошо или скверно – это было так. Тайны и преграды, существовавшие между ними, исчезли.
– Ты так же хорош, как и прежде, Арей. Я опасался, ты потерял форму. Но не смею тебя больше отвлекать. Этот дом твой. Мефодий тоже твой. Решай сам, как именно ты будешь обучать его. Мне безразлично. Но знай: Канцелярия мрака не спустит с вас глаз. И не теряй времени. Мефодию скоро тринадцать…
– Ясный перец, мои. Где бы я их стащила? На птицефабрике? – заверила его Даф.
– Хорошо! – послушно сказал Мефодий и тридцать раз мелко написал на последней странице тетради: «Эдя – жирный бегемот, отстой в квадрате!» – Вот так? – спросил он, показывая тетрадь.
– Хотел бы я знать, почему Лигул так уверен, что девчонке можно доверять? Что оказавшись в дальней комнате Храма, она первой не получит то, что должно достаться мраку, и не передаст это свету? Скорее гиена станет вегетарианкой, чем Лигул сделает что-то без расчета… – пробормотал он, вглядываясь в свое разрубленное лицо, теперь кажущееся ему втройне безобразным.
– А как насчет Мамзелькиной? Ну, что кто-то должен погибнуть и она сделала запись карандашиком?