Минут пятнадцать он сидел, бездумно играя макетом декорации, потрясающим макетом, где на обороте бархатных портьер княжеского дворца зеленым светящимся узором мерцали лишайники. Такими, какими их видел в Пещере художник-постановщик, тот самый молчаливый тощий очкарик, что в одиночку сделал для спектакля весь зрительный образ – и идею, и макет, и эти зеленоватые кружева он, кажется, плел своими руками…
Благородная и грозная, написанная четыреста лет назад и исполненная заново, найденная лично Раманом в запертых шкафах консерваторской библиотеки.
– Значит, я уже никому не нужна? И ничего мне не угрожает? С меня уже состригли мое везение, как шерсть с овцы, я могу гулять, пока не отрастет новая?
Мгновение. Всего мгновение для внезапной перемены. Ноздри спящего дрогнули, глазные яблоки заметались под желтыми сухими веками, в следующую секунду Павла своими глазами увидела, как светлые, коротко стриженные волосы водителя поднимаются дыбом.
Все это Раман успешно вытеснил из сознания, у него были дела поважнее…
Тот, кто ломился… а, скорее всего, их было несколько. Те, что ломились, еще не расстались с надеждой открыть дверь, ворваться, опрокидывая стулья, и в судорожном порыве включить аварийный магнитофон, чтобы тот вынес на миллион экранов милую аварийную заставку с бабочками, птичками и цветами. Чтобы жилистый Славек и орда любителей кофе сохранили призрачную надежду удержаться на рабочих местах…