Павла знала, что следует благодарно кивнуть и принести заверения – но вместо этого стояла посреди комнаты, неподвижно и молча, как обмороженная.
Раман посмотрел на Павлу. Соломинка в ее пальцах была изломана, будто коленвал, а глаза не отрывались от пустого стакана с оранжевым осадком на дне.
Родственников, подумал Раман, удерживаясь за спинку стула. Друзей. Черт…
По черной спирали толпами спускались люди. Вниз, в воронку; по краю покосившейся крыши весело носилась собака, и махала хвостом, но головы у нее почему-то не было. На фонаре раскачивалось безвольное тело незнакомой девушки, мерцали лишайники на волглых стенах, сырой ветер холодил незаросшую проплешину на груди…
– Будет, – Павла решила не садиться, подчеркивая тем самым краткость своего визита. – В будущий четверг. Завтра запись… Мне велели договориться насчет интервью.
Она все еще молчала, ей казалось, что за стеклянными стенками кафе прошли годы и годы, что Раздолбеж постарел и вышел на пенсию, что кассеты Рамана Ковича развалились от времени, что здание телецентра сто раз перестроили, что Митика нянчит внуков – а она все еще горбится над розовым объедком колбасы, и человек, сидящий с ней за одним столиком, полностью заморочил ей голову и размягчил мозги.