Когда длина тени от стоящего вертикально копья сравнялась с длиной самого копья, русы перешли в атаку. Цимисхий бросил им навстречу резервные тысячи катафрактов, но тяжелая конница соединенных дружин опрокинула их и устремилась дальше, к холму, на котором стоял ромейский лагерь.
Говорили о детях: о герое-Артёме, о младшем, Славке, который тоже обещает вырасти молодцом. О Данке: выросла девка, пора замуж выдавать.
«Смеешься? — поднял бровь Духарев. — Они нам — мстить? Да одной моей дружины хватит, чтоб все их городки выжечь».
Если бы Никифор прислал золото, он показал бы свою слабость. Его ход — хитрее. Полоска придунайских земель слишком далека от Киева. И слишком мала, чтобы стать новым оплотом русов.
А невинная девица — особая мерзость, потому что — видимость лживой чистоты. А по их вере все в жизни — грязь. И грязь эта должна быть явной. Потому велят еретикам их дьяволы-пастыри в самом грязном паскудстве жить: в блуде сатанинском, в грехе свальном. Ибо чем грязнее человек, тем слабее его связь с этим миром, а душа, следовательно, ближе к освобождению.
Сергей отбивался. Экономно, умело. Не позволяя втянуть себя в хаотический бой, навязываемый ему Гуннаром, и не отступая ни на шаг. Он сознавал, что является для свея очень неудобным противником. Если бы Духарев бился двумя мечами, как многие варяги, ярлу было бы проще. Но меч и сабля — это другое. Немного похоже на меч и секиру. Только сабля, особенно такая, как у Духарева, намного опаснее. Однако Гуннар был опытнейшим воином. Минута, другая — и он приспособился. Тогда, неуловимым отработанным движением, Духарев сменил руки. И обратным движением «Дамаска» чиркнул по плечу свея. Вскользь, но кольчужные звенья так и брызнули.