(«Господи, где мои благие намерения? Неужели я в него влюбилась?»)
– Не верь ему. Он просто грязный старикашка. С кем? Наверное, с ним? Все равно что сказать, будто я лучше сыграл бы Марчбенкса, если бы писал стихи.
Джулия продолжала улыбаться мало сказать сладко – прямо приторно.
Джулия снова посмотрела на него долгим взглядом. Ей и всегда нетрудно было заплакать, а сейчас она чувствовала себя такой несчастной, что для этого не требовалось даже малейшего усилия. Том ещё ни разу не видел её плачущей. Она умела плакать не всхлипывая, – прекрасные глаза широко открыты, лицо почти неподвижно, и по нему катятся большие тяжёлые слёзы. Её оцепенение, почти полная неподвижность трагической позы производили удивительно волнующий эффект. Джулия не плакала так с тех пор, как играла в «Раненом сердце». Господи, как эта пьеса выматывала её! Джулия не глядела на Тома, она глядела прямо перед собой; она обезумела от боли. Но что это? Другое, внутреннее её «я» прекрасно понимало, что она делает. Это «я» разделяло её боль и одновременно наблюдало, как она её выражает. Уголком глаза Джулия увидела, как Том побледнел, ощутила, как внезапная мука пронзила его до глубины души, почувствовала, что его плоть и кровь просто не в состоянии выдержать её страдания.
На следующий день Джулия позвонила Долли по её личному аппарату.
Поскольку Чарлз не принял предложенные ему губы, Джулия чуть отвернулась. Посмотрела задумчиво на электрический камин. Жаль, что он не зажжен. В этой мизансцене камин был бы очень кстати.