К тому времени, когда Дэгни предстала перед Джимом, газета была свернута трубочкой. Она бросила газету ему в лицо. Газета ударила его по щеке и упала на ковер.
— Есть, конечно, на аэродроме, но… — Он хотел спросить, что случилось с ее голосом, но она уже бежала по дороге к аэродрому, даже не осознавая, что бежит, что гонит ее смутная мысль, выразить которую у нее не было ни времени, ни духу.
Впечатление, которое произвело на нее первое посещение жилища Франциско, нисколько не походило на впечатление, возникшее у нее, когда она впервые увидела это одинокое строение снаружи. Она совсем не ощущала трагического одиночества, напротив — животворную радость. Комната поражала простором и простотой; дом был сработан искусно, при этом обнаруживая типичные для Франциско решительность и нетерпение; он больше походил на времянку первопроходца, поставленную как трамплин для затяжного прыжка в будущее: искателя ждало такое обширное поле деятельности, что ему некогда было обставить свою базу с комфортом. Дом был чист и прост — не как жилье, а как недавно поставленный первый ярус строительных лесов для возведения небоскреба.
Едва переступив порог приемной своего кабинета, Дэгни поняла, что что-то случилось. Ее поразила неестественная тишина и устремленные на нее взгляды сотрудников, словно все они с надеждой и страхом ждали ее прихода.
— Ну как, они в конце концов прихлопнули Джона Галта?
Франциско достал из буфета три стакана, потом внезапно замер, как при неожиданной мысли. Он поставил один стакан на стол, потянулся за двумя серебряными кубками Себастьяна Д’Анкония и поставил их рядом.