Он не ответил, лишь сильнее прижался к ней.
Они знали, чего им надо бояться; они вычислили и назвали до того, как это сделал он, единственный способ освобождения, еще открытый для него; они поняли безнадежность его позиции в промышленности, бесполезность его борьбы, сокрушительный груз, навалившийся на него; они знали, что с точки зрения рассудка, справедливости, самосохранения выход у него оставался один — бросить все и бежать; и все же они хотели удержать его, сохранить его на жертвенном алтаре, заставить его разрешить им обглодать его до последней косточки во имя милости, всепрощения и братско-людоедской любви.
— Да, мэм, — деревянным голосом ответил он.
— Я не перестаю думать, что это очень понравилось бы ей — вид этих пассажиров. Именно этого она и добивается. Но мы — мы не можем смириться с этим, вы и я, правда? Никто не может. Так жить нельзя.
— Но нельзя же сделать посмешищем такой серьезный проект. Нельзя быть такой вульгарной и неблагородной!
— Да, — ответил Франциско, обратив взгляд на Дэгни.