Он так и чувствовал себя грязью, а ее небом, и хрен он до нее когда-нибудь дотянется, а еще... помнил, как пахнут ее губы то ли помадой вишневой, то ли это дыхание ее, но кончик языка до сих пор зудит от желания пройтись по ее губам, и слюна выделяется, как вспоминает ее торчащие соски под мокрой кофтой. И яростью бьет всего. Ревностью. Что все кому-то другому или другим, более достойным, чем он. Но ведь блестели у нее глаза, когда наклонялся к ее губам, и не остановила его там на остановке, когда дернул к себе, и дух захватило так, что в глазах потемнело. От адской нирваны отделяли его джинсы и ее трусики. Мокрые. Он был в этом уверен. Но не смог даже поцеловать. Вот такая херь. Не смог, и все.
Дальше все было как в тумане снова. Я бегала по этажам. Носила документы, деньги, лекарства, бинты и вату. Носилась то в аптеку, то обратно с целым списком-простынёй. Потом ждала анестезиолога, чтоб сунуть ему в карман конверт. Никто не берет взятки, но все согласны случайно найти у себя в кармане конверт. Медицина, конечно же, бесплатная.
Прорычал, точнее, прохрипел. Пальцы не просто сжались, а стянули одеяло вверх.
И меня какая-то страшная злость разобрала, я встала в полный рост и посмотрела на Раису Федоровну, не дав ей договорить.
Меня парализовало от неожиданности и от этой внезапной близости. От него пахло уличной свежестью, зеленью, жвачкой, сигаретами и особенным запахом его личным. Оттого что лицо вплотную к моему приблизил, его челка мне лоб щекочет. А я невольно на губы его посмотрела, и вдруг как ошпарило – невольно представила, как эти губы мои целуют. Они, наверное, очень упругие и мягкие... по телу волной прошла дрожь, и я рвано выдохнула.