Хороший вопрос – не в бровь, а в глаз, и мне, конечно же, придется врать.
Вадим тогда в берлогу свою добрался на моте, так и не уснул до утра. О матери ее думал. О том, как пахло от нее сочным женским телом, о волосах ее мягких и ногах очень длинных, стройных. Сам не понял, как руку в штаны сунул и, прислонившись лбом к кафелю душевой кабинки, яростно двигал ладонью по вздыбленному члену, пока не кончил на пол и себе на руки.
– А что ты с этим сделаешь? Ну я попросила за пацаном присмотреть и, если что, маякнуть, куда перевели. Хоть не потеряет его подопечный твой. Может, спасибо скажет. Как он там? Так нервы клещами и тянет или помягШе стал?
И что мне ей ответить? Внутри все сжимается от жалости и от какого-то жгучего чувства стыда. Никуда от него не деться, оно меня к полу давит, и в глаза ей смотреть трудно, словно я что-то мерзкое сделала.
Медсестра выскочила из палаты с пустым подносом, на меня только взгляд бросила странный какой-то, косой. Тяжело дыша, я вошла обратно – на полу валялись разбитые ампулы с обезболивающим.
– Она хочет. А вы просто бесхребетная идиотка, которая пошла у нее на поводу в очередной раз. Взяли б ее за шкирку и тащили отсюда на хрен. А вы безвольная, вы позволяете помыкать собой, к мужику свалить, ноги перед ним раздвигать, вы ей даже простили ту херню, что она вам орала. Теперь меня нянчить собрались? Дура вы!