– Если коротко – сначала Корейская война сильно разрослась. А потом партия перешла в эндшпиль…
Струя бледного дыма уперлась в «Арштурм». В дыму глухо гахнуло, и через несколько секунд германская машина уже горела.
В триплексе моей смотровой щели замелькал плавно покачивающийся блеклый пейзаж невнятной южной зимы. В относительном спокойствии мы проехали несколько километров. Дороги как таковой здесь не было. В стороне несколько раз мелькали росшие в относительном геометрическом порядке невысокие деревья (сады какие-нибудь?) и то ли беленые, то ли построенные из того же известняка домики и еще какие-то постройки. Вид у строений был не жилой, похоже, тут никого не было еще с довоенных времен.
На высокой жухлой траве, чуть в стороне от сгоревших танков, стоял на коленках с видом тихо помешанного какой-то странный тип в стоптанных кирзовых сапогах и синевато-сером комбезе танкиста (рядом на траве лежал его танкошлем), который что-то нашептывал одними губами. Молился, что ли, комик?
Его облепившие пусковую установку словно трудолюбивые муравьи бойцы, очень напоминающие своими ватниками, валенками и ушанками обыкновенных грузчиков, слегка развернули установку и отрегулировали направление огня. Как я понял, делали они это не столько с помощью прицела, сколько чисто визуально, доворотом самой машины.
Глаза у немца были вроде бы в порядке, хотя его закопченную физиономию и украшали несколько свежих волдырей от ожогов. Кисти рук у немца обгорели куда сильнее – докрасна, и кожа с них местами прямо-таки свисала. Из ушей немца сочилась быстро густевшая на морозе кровь. Стало быть, еще и контуженый…