Цитата #28 из книги «Свободная территория России»

Музыкально-драматический театр имени Горького в Магадане сиял огнями. Многоэтажное, бело-голубое, с четырьмя мощными квадратными колоннами и четырьмя статуями рабочих и колхозниц над внушительным фасадом обращенным на ул. Сталина, здание было образцом советского неоклассицизма и одним своим видом призывало прохожих к новым трудовым подвигам. Волею партии и правительства культурная жизнь, отсутствующая в этих краях до победы октября, забила бурным ключом и переливалась через край. Заключенных не только использовали для развлечения лагерного персонала, театр был также объектом престижа руководства Дальстроя. Музыкальный уровень представлений исполняющихся талантливыми невольниками был весьма высок и начальство, приезжающее из Москвы, с удовольствием посещало это замечательное заведение, где творческие силы не уступали коллегам из европейских стран. Зал был полон, блистали люстры, бордовый занавес переливался бисером, публика рассаживались по своим местам, прожектор светил прямо в алебастровый герб СССР, укрепленный над сценой и своим великолепием заставлял зрителей немного прищуривать глаза. В воздухе стоял особый неясный гул, какой бывает в многолюдном собрании перед началом торжества, присутствующие говорили приглушенными голосами и музыканты невзначай пробовали свои инструменты. Все было как в настоящем театре — посетители оделись получше и вели себя достойно, билетерши раздавали всем желающим книжечки с либретто, но у дверей на всякий случай сторожили солдаты-автоматчики, хотя ни одного побега крепостных артистов из театра никогда не было зарегистрировано. Нинель сидела в ложе одна. Никодимов терпеть не мог классической музыки, называл ее «пискней», и ничего кроме хора им. Пятницкого и патриотических песен времен ВОВ не признавал. Уставший после двухнедельного заточения в вагонном купе, этим вечером он предпочел спокойный отдых в своем гостиничном номере, а его молодцы из группы захвата резвились на танцах в доме культуры на улице по соседству. Все были при деле. Одиночество не тяготило стареющую шпионку. Посасывая сладкую конфетку и, приложив к глазам театральный бинокль, она небрежно рассматривала собирающуюся публику. Вот пузатый офицер с погонами подполковника расположился со своей большой семьей, заняв почти весь десятый ряд; выводок непоседливых детишек его вертелся в креслах, не желая смотреть на сцену; их мама в желтом сборчатом платье с кумачовым бантом на подоле безуспешно пыталась утихомирить отпрысков. Вот подтянутый генерал со своей седовласой подругой скромно ждет начала действия; сдержанно он о чем-то ей рассказывает. Вот симпатичная парочка, тесно прижавшаяся друг к другу, да так как будто век не виделись; кавалер в темном штатском костюме, его дама в розовой кофточке и голубой юбке в горошек; влюбленно они склонили головы друг к другу, рука в руке, их сердца бьются в такт. Равнодушный взгляд Нинель было скользнул дальше; теперь она таращилась на головы техников, торчащие из светорегуляторной будки под потолком, да вдруг ее как током ударило! Эта воркующая женщина была ей знакома! Не с ней ли она болтала год назад в здании МГБ? Правда, тогда была ночь, но в бликах света, проникающих с площади, Нинель хорошо разглядела и запомнила ее. Конечно эта была та самая диверсантка! Имя ее так и не было установлено, но рядом с ней сидел Кравцов! Она тут же узнала его, как только он повернул назад голову! Первым порывом Нинель было вскочить и завопить Караул, но потом профессиональная рассудительность взяла верх. Вдруг она ошибается и это просто сходство? Может ей померещилось, ведь так часто разглядывала она его фотографию? Недаром в разведшколе ее предупреждали о подобных трюках человеческого сознания. Нинель решила посмотреть на подозреваемых вблизи и удостовериться. Да вот неприятность, опера уже началась, люстры потухли, свет поубавился, на сцене уже заливались певцы. Среди мужчин в старомодных кафтанах металась босоногая девушка. Она была одета в белый саван и от избытка чувств сжимала голову руками. Но ничто не могло обескуражить профессиональную разведчицу. В Нью Йорке было куда труднее, но справлялась она и там. Подперев кулачком острый подбородок, Нинель погрузилась в размышления. «Ну конечно, это так просто!» хлопнула она себя по лбу. Идея снизошла на нее и требовала претворения. Она раскрыла свою сумочку из крокодиловой кожи, еще не утратившей лоск и глянец Пятой Авеню, и вынула оттуда тюбик с губной помадой. Помада была непростой и флюоресцировала в темноте, излучая нежный голубоватый свет. Это изобретение гаитянских знахарей, занявшее достойное место в арсенале МГБ, было рекомендовано ей советским военным атташе для выполнения специального задания. С его помощью Нинель охмурила Бубундийского посла в ООН в результате чего чудак сделался платным агентом СССР. Сущность изобретения шаманов заключалась в следующем: после захода солнца, в разгар душной ночи, когда плоть жаждет любви и счастья, пылкие обитательницы Гарлема накладывают слой помады на свои сочные рты, чтобы привлечь мужчин и не скучать в одиночестве. Их манящие губы порхают во тьме, напоминая стайки живописных бабочек, каждая по-своему прекрасна; завидев этот танец, самцы теряют головы и, рыча от страсти, бросаются на них без разбору. Одной из жертв таких игр стал вышеупомянутый Бубундийский посол. Нинель закодрила его, намазавшись сапожной ваксой и замаскировав свою костлявость ватным одеялом. За это Политбюро наградило ее орденом Kрасной звезды, который она носила по праздничным и юбилейным дням исключительно в стенах учреждения среди своих коллег. Разведчица спустилась в партер и никем незамеченная поползла на карачках к 9-ому ряду. Нюх не подвел чекисткую даму. Там находились интересующие ее субъекты. Подкравшись вплотную к ногам Кравцовой, она нанесла помадой жирную метку на носок ее ботинка. Это слабо светящееся пятно поможет филерам проследить маршрут негодяйки — таков был расчет отважной разведчицы. Сделано! Теперь пора и назад. Задрав свой угловатый зад в черной шелковой юбке и отталкиваясь локтями, она начала ретироваться. Но вот неудача! Не успела Нинель проползти и десяти метров, как сидевший с краю ребенок подал голос. «Мама, мама, гляди! Это же наш Барсик! Как он сюда дорогу нашел?» «Витенька,» назидательно отвечала его грузная мама. «Твоя кошечка дома спит на своем тюфячке.» «Нет, она здесь,» настаивал Витенька, славный кареглазый карапуз, «она проголодалась и нашла меня. Кушай, кися, не стесняйся, здесь все свои.» Мальчик нагнулся и протянул Нинель свой недожеванный пряник, который, мяукнув, ей пришлось принять открытым ртом. Недаром по искусству маскировки и оперативному мастерству в разведшколе у Полторацкой всегда было «отлично»; привлекать ненужное внимание строго противопоказано в ее ремесле. Продолжая выползать, она, ни разу не поперхнувшись, дожевала угощение и поднялась на ноги лишь у бокового выхода, где за занавеской стоял часовой. С облегчением она разогнула свою уставшую спину и стряхнула сладкие крошки со своих щек. «Не волнуйтесь, товарищ. Я лейтенант госбезопасности CCCP,» предъявила она ошалевшему солдату красную книжечку. «Ничего смешного не нахожу. ЧК не дремлет!» отрезала она, заметив озорные искорки в его глазах. «Продолжайте наблюдение за порядком.» «Есть продолжать!» козырнул служивый и браво вытянулся во фронт. На цыпочках Нинель опять заглянула в зал. Там все было по прежнему. Зачарованная публика внимала происходящему на подмостках. Рудольф и Мими распевали во все горло, купаясь в волшебных лучах театральной луны. Нинель наморщила лобик. Теперь дело было за наружкой. Она побежала искать телефон. Комендант здания провел ее в кабинет директора и оставил одну. Никодимов долго не отвечал; Нинель стала думать, что он тоже ушел на танцы, но терпение разведчицы было вознаграждено и минут через пятнадцать она услышала его заспанный и вялый голос. «Они здесь,» сообщила Нинель. «Я видела их в зале. Вызывайте свою команду. Берем их сейчас же.» Ответом ей была долгая и смущенная пауза. «Моих бойцов сейчас не разыщешь. Они дорвались до местных телок и в данный момент отрываются по полной. Раньше утра в гостиницу не вернутся.» «Что же делать?» безмятежно спросила Нинель. Она ничуть не огорчилась. Одним из ее достоинств было невозмутимое хладнокровие. Никодимов задумался. «Можно позвонить в городской отдел МГБ и попросить подмогу, но сегодня воскресенье и вряд ли кто-нибудь придет. К тому же это дело не их, а наше московское.» «Какое безобразие. Тогда я пойду сама.» Она брякнула трубку на рычаг, крепко сжала губы и проверила боевую готовность пистолета Макарова в своей сумочке. Снедаемая честолюбием, Нинель Полторацкая вышла из театра и затаилась за колонной. Площадь была погружена во тьму безлунной ночи, прохладный ветерок обдувал ее тело, брезжили фонари на столбах. Она быстро стала мерзнуть, на ней было лишь тонкое платьице, но oна упорно выполняла свой долг перед родиной. Немного погодя к ней подошел милиционер и спросил, что она здесь делает. Ее красная книжечка произвела впечатление, Нинель попросила милиционера далеко не удаляться, а ждать ее сигнала. Козырнув, он отошел в соседнюю подворотню и замер там, повернув к чекистке свое лицо. Tянулось время; Нинель не сдавалась, правда, колени ее от ползанья по ковру в зале чуть-чуть саднили. Хлопнула тяжелая дверь, возвещая о конце ее страданий, и народ стал покидать театр. Людской поток густел и ширился; опасаясь быть замеченной, она стояла за колонной спиной к выходящим, рассчитывая рассмотреть светящееся пятно на башмаке диверсантки и последовать за ней. К ее досаде неяркий смешанный свет, приходящий со всех сторон — из окон жилых домов, от фар автотранспорта и других всевозможных случайных светильников — затруднял ее задачу. Пятно было неразличимо, площадь опустела; Нинель потеряла свою цель. Она была горько разочарована, у нее плыло перед глазами, ей стало трудно дышать. Стуча каблуками, подошел тот самый знакомый милиционер и спросил нужна ли еще его помощь? Кивком головы она отпустила любезного коллегу. «Какая упущена возможность!» кляла Нинель своих сослуживцев. Она вздрогнула и обернулась, когда крепкая рука опустилась на ее плечо. Перед ней стоял Никодимов. Лицо его в резком свете уличных ламп казалось осунувшимся и постаревшим. «Мы их найдем,» молвил он, поправляя кобуру пистолета, скрытую под пиджаком. «Там где Кравцов, там же и его пассия. Завтра после обеда мы в полном составе выезжаем на прииск.» «Но в лагпункте его сейчас нет,» поежилась Нинель. «Нет, так вернется,» Никодимов сплюнул. «Я объявил тревогу по всему городу. Поймаем всех троих. Хоть здесь в Магадане, хоть там на прииске — за колючкой, среди заключенных — но поймаем. Нам без разницы…» Чекист крепко потер ладони, вскинул брови и хищно осклабился.

Просмотров: 16

Путешествие Кравцовых в Мюнхен заняло около недели. Прямого сообщения из Анкары не было и по прибытии в Истанбул они, не теряя времени, пересели на Ориент Экспресс. Прикоснувшуюся к европейской жизни Машу умиляло все: взаимная вежливость пассажиров и обслуживающего персонала, чистота в вагоне и в туалетах, удобство их отдельного купе, белоснежное постельное белье и элегантные теплые одеяла — с непривычки поезд ей казался роскошным. С широко раскрытыми глазами стояла она у окна, впитывая проносящуюся мимо неведомую жизнь. Горы, леса, мосты через реки, возделанные поля, солнце, облака, погода, строения, вокзалы, толпы на платформах — все удивляло ее, все выглядело не таким как на ее несчастной родине, все казалось ей лучше и правильней. Временами туман или капли дождя застилали проносящиеся мимо пейзажи, но она терпеливо ждала пока влага рассеется, чтобы увидеть больше. Сергей звал ее, пытался отвлечь и тщетно заводил разговоры, но она не отрывала глаз от стекла, и только долгие и глубокие пространства ночей заставляли ее возвращаться в реальность. Вечерами Сергей обучал ее немецкому языку; она оказалась способной и прилежной ученицей, на лету схватывающей премудрости морфологии и спряжения модальных глаголов. По утрам Сергей часто присоединялся к своей жене; сидя на диване и крепко обнявшись они всматривались в послевоенную Европу. По мере приближения к Германии последствия бомбежек становились заметнее. Вокзал в Мюнхене, где в полдень они покинули поезд, пострадал особенно сильно. Останки бетонных опор торчали из треснувшей мостовой, завалившаяся набок искареженная крыша сквозила дырами, в грудах мусора под ней скрывались бездомные собаки и кошки. Сергей не узнавал страну, в которой прошла его молодость. Бесконечная череда руин тянулась по обеим сторонам железной дороги. Они вышли на привокзальную площадь и, опустив свои чемоданы в густую придорожную пыль, осмотрелись в поисках пристанища. Погожий осенний день располагал к спокойному созерцанию. Солнышко ярко светило на разрушенный город, теплый ветерок лениво шевелил груды бумажного мусора, и безразличные к людским желаниям и заботам воробьи купались в лужах на днах многочисленных колдобин. «Куда ты меня привез? Мы здесь не сможем жить! Это хуже чем СССР!» Маша указала на нищету и разруху кругом. Понурив головы по тротуарам ковыляли одноногие, кривобокие и безрукие ветераны в потрепанных зеленых формах — остатки разбитых полчищ Гитлера. Изредка навстречу попадались их отцы и деды. Те были в штатском — как правило в пиджачных парах с оттопыренными плечами — они осуждающе смотрели на молодое поколение или старались их вовсе не замечать. Стайки хищных как акулы подростков обоего пола шныряли глазами, выискивая военнослужащих оккупационной армии и предлагая им всевозможные услуги. Однако улицы были уже свободны от завалов, мостовые отремонтированы и по ним плавно катились вереницы зеленых американских джипов, сверкающих мерседесов и юрких опелей. Обугленные остовы многоэтажных зданий, огороженные наспех сколоченными заборами, напоминали о недавних боях. Kругом продолжась работа. Население, преимущественно женщины, не унывало. Опрятно одетые, но с безрадостными лицами они выстроились в цепочки, голыми руками передавая друг другу обломки кирпича и бетона. Более тяжелые и крупные куски развалин вывозились мужчинами на тачках и сваливались на обочине. «Не волнуйся,» Сергей ободряюще улыбнулся своей подруге. «Ты не знаешь немцев. Страна будет быстро восстановлена. Без нацистов жизнь станет лучше прежней. Здесь нам не надо боятся ареста. Здесь не наказывают за вымышленные преступления.» Отель размещался в цокольном этаже трехэтажной облупленной постройки. Строительные леса, покрывающие фасад, не могли скрыть ее былого великолепия: потрескавшиеся мраморные колонны, арочные окна, затейливый лепной декор и рельефы на тему баварской истории. Прямоугольный лист фанеры с названием гостиницы, выписанным крупными готическими буквами, висел над чугунным козырьком подъезда. Сверху доносились стук молотков, визг пил и голоса рабочих. «Кommen sie, bitte!» приветствовал наших путешественников маленький сгорбленный человек с морщинистым лицом. Едва завидев Сергея и Машу в дверях, старичок приветственно улыбнулся. Коричневый шерстяной костюм хорошо сидел на его узких плечах. Он стоял за конторкой из массивного красного дерева, электрическая лампа под зеленым стеклянным абажуром бросала свет на его седую голову. Широкий вестибюль был пуст, вдоль голых замызганных стен разместилось несколько разнокалиберных кресел и диванов с провалившимися сиденьями. Сергей спросил комнату на три дня. «Конечно,» портье принял их документы и начал заполнять анкету. «Мы открылись неделю назад,» тараторил он, не отрывая глаз от бумаг. «Гостиница наполняется. Гости прибывают каждый день. Они помнят нашу отличную довоенную репутацию. Через три месяца мы откроем верхние этажи и все станет как прежде.» «Вряд ли,» Сергей насилу подавил желание возразить, но молча сгреб ключ со стола и прошел вместе с Машей в свою комнату. Затхлый воздух пахнул на них как только они вошли в помещение. Номер был просторный, тихий, но скудно меблированный и с низким потолком. Голые бледно-розовые стены блестели свежей известкой. Луч солнца, пробивающийся через щель в плотных, коротких гардинах падал на грубый квадратный стол и стеклянный графин посередине. Четыре венских стула с высокими сетчатыми спинками стояли вокруг. Вместительная кровать, застеленная клетчатым одеялом и увенчанная двумя объемистыми подушками, дополняли интерьер. На тумбочке у изголовья кровати стоял черный телефон, под которым лежала толстая справочная книга. Положив чемоданы на подставки, Сергей сразу потянулся к средству связи. «Попробую найти старых друзей,» его пальцы перелистывали страницы. Маша не могла услышать его, она переодевалась в ванной. Прошел час, на лбу Сергея собрались морщинки, глаза сузились от напряжения, он делал пометки карандашом на листке бумаги и набирал номера, один за другим; телефонная трубка прижата к его уху, покрасневший указательный палец неустанно крутил жужжащий диск на передней панели. Разомленная Маша вернулась в комнату; свежая и благоухающая цветочным мылом, закутанная в махровое полотенце, она уселась напротив своего мужа, не зная как ему помочь, ее рука лежала на его колене. Сергей не сдавался и прочесывал адреса, один за другим. До слуха Маши долетали нескончаемые длинные гудки, после многих попыток иногда кто-то отвечал, но ответ был всегда один: «Вы ошиблись номером.» Часы на ратуше прозвонили шесть, день за окном уже померк, Маша включила электрический свет, но Сергей продолжал свой поиск. «Нашел,» лицо его наконец озарилось улыбкой. «Фон Лампе, вот кто не сдал позиций! Послушай!» Со счастливой улыбкой он было протянул своей жене рокочущую басом трубку, но потом продолжая разговор, опять прижал ее к уху. «Да…Прибыли сегодня…В гостинице возле вокзала…Deutscher Kaiser…С удовольствием…Ваш адрес…Где это?» Его рука, схватив карандаш, заскользила по бумаге. «Хорошо…Одну минуту. Я спрошу у своей супруги.» Прикрыв трубку ладонью Сергей перевел глаза на Машу. «Алексей Александрович приглашает нас к себе. Когда мы сможем придти?» «Если это недалеко, то не раньше, чем через два часа,» Маша была обескуражена переменой планов. «В восемь тридцать не поздно?» Сергей обратился к невидимому собеседнику и, получив утвердительный ответ, положил трубку.

Просмотров: 12

«Золото это наваждение и иллюзия человеческого ума. Это просто металл, но немногие понимают это. Люди жертвуют собой и идут на все, чтобы у них стало больше золота. Оно имеет себестоимость добычи, а цену ему назначают на бирже; сегодня выше, а завтра ниже, как придется. Себестоимость колымского золота невысока,» Круглов обвел взглядом ряды заключенных, среди которых он стоял. «Каждый день через мои руки и руки моих собратьев по несчастью проходят пригорошни золота, но никто нам не даст за него ни сытной еды, ни надежного крова, ни теплой одежды и не вернет наших жен. На Колыме это просто тяжелый, тусклый желтый песок, не больше. Коммунисты загнали нас сюда, голодных и холодных, вырубать металл из вечной мерзлоты. Они отправляют его на другой конец света обожравшимся международным банкирам. Те, взамен поставляют Сталину машины и вооружение для борьбы против их собственных стран. Не парадокс ли это?» Oн встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Высокий и изможденный, одетый в ватник и штаны с нашивками лагерных номеров, Круглов стоял в шеренге других заключенных, ожидая утреннего развода. Его знобило, чуни на ногах отсырели, пальцы замерзли в дырявых рукавицах, спину ломило от непосильной работы, ватная подкладка в суконном треухе давно истерлась и не грела голову. Над заснеженными сопками и дремучей тайгой в морозной мгле плыл багровый диск солнца. В его свете искрились заиндевевшие стены дощатых бараков, блестел нетронутый наст под столбами сторожевых вышек и сверкали гирлянды сосулек на тройном заборе из колючей проволоки. «Первая рота пошла!» выкрикнул опер приказ. Словно табачный дым пар заклубился из его рта, а из-под шапки с красной звездой таращились на них лютые, белесые глаза. Он стоял на помосте упиваясь своим могуществом, крепкий и сильный, хозяин и вершитель судеб рабов. Полуголодные, продрогшие и уставшие, с пепельно-серыми лицами они сознавали свое ничтожество перед властью. Шеренга, в которой находился Круглов, сдвинулась с места. Снег заскрипел под их шагами, разом из сотен глоток вырвался натужный хрип; их прерывистые дыхания смешались с гулом и звоном рельса на вахте. Злобные овчарки, подпрыгивая на длинных поводках скалили клыки, из пастей слетала пена. Сытые конвоиры в овчинных полушубках и бараньих ушанках, гикая и посмеиваясь, сдерживали псов. Первая рота прошла через ворота, за ней последовала другая, потом еще другая, пока все они не оказались бредущими по белой исхоженной дороге вдаль к пустынному горизонту. Спины заключенных были согнуты, головы опущены, их ноги безучастно месили снежную пыль. Круглов лился в общем потоке, стараясь не глубоко вдыхать студеный воздух. Мысли его были безрадостны. Ему было двадцать лет, когда со студенческой скамьи он попал в ГУЛАГ. Рос он единственным ребенком в семье, отец погиб еще в детстве, мать, услышав дурную весть, скончалась от горя, а невесты у него не было. Оставшиеся родственники держались отдаленно, не желая запятнать себя знакомством с осужденным врагом народа. Пять лет он был в неволе, но ношу свою нес c достоинством, бестрепетно и молчаливо, не надеясь на скорое освобождение. Внутри себя он словно застыл и окаменел. Hе ждал oн ничего от будущего. «Лагерь будет всегда», так казалось ему, пока его не познакомили с Вождем. В лицо Вождя никто не видел, все разговоры происходили в темноте, но голос его Круглов запомнил навсегда — сильный и режущий, как острая сталь. Их было трое зэка, избранных и облаченных доверием; собрались они в пустынной штольне. Из глубины тоннеля говорил он неслыханно смелое, «Вся их история — ложь. Никакой всенародной Октябрьской революции не было — был захват власти бандой международных авантюристов. Народ тогда поверил посулам Ленина. Люди устали, обмякли, хотели хлеба и тишины. Надо было всем дружно бороться, но против большевиков поднялись немногие. Россия была захвачена Совдепией. Мы превратились в стадо рабов. Я знаю, что вы все хотите бежать, но даже успешный побег не освободит вас. Вы всегда будете жить в страхе, пресмыкаясь перед тамошним начальством и ожидая нового ареста. И на свободе нет свободы. Там ненамного лучше; там тоже партийное рабство. Единственный путь вернуть наше отечество — это вооруженная борьба. Страна может быть изменена только через революцию. Изгнание Совдепии и ее прислужников из России — вот наша цель. Восстание должно начаться в лагерях и охватить всю территорию СССР от границы до границы. Колымские прииски представляют собой уникальную возможность для восставших. Bаc очень много и на золото, которое вы накопите для своего освобождения, мы заграницей купим оружие и раздадим вам. Настанет час посчитаться с рабовладельцами — коммунистами! Будет и на нашей улице праздник! Мы провозгласим Республику Россия!»

Просмотров: 12

Почивайлову страстно хотелось поймать этих негодяев, сграбастать их за шиворот и передать правосудию; там их настигнет карающий меч революции! Фантазии постоянно преследовали его, тормошили его сознание, он плохо спал, заикался и у него появились видения. Лежа в темноте на койке с открытыми глазами, он в мыслях бродил по тоннелям, видел убегающих преступников, слышал эхо их голосов, но не мог различить их лиц. Не найдя ночного покоя, он вскакивал, наскоро одевался, выходил из общежития и спускался в хорошо знакомые ему подземелья. Долго с фонариком в руке бродил он вдоль кирпичного русла Неглинки, распугивая крыс и пауков, и пытаясь проникнуть в намерения беглецов. Почему они выбрали именно этот маршрут? Как они узнали о существовании коллектора? Почему рoзыскные собаки потеряли след? Не прячутся ли преступники и сейчас где-то неподалеку, пережидая облаву? До всего Почивайлову было дело, все он желал разгадать. Сегодня утром он встал до рассвета и вернулся в хорошо знакомые штольни, колодцы и тоннели. Проходя мимо, он палкой простукивал стены, принюхивался и ковырял ногтями облицовку в поисках тайных ходов. Здесь было как и вчера и позавчера — гулко, холодно и сыро — неяркие отблески его фонарика мелькали на замшелых сводах и отражались в мелкой воде. Временами во тьме сверкали красноватые глаза огромных крыс, но Почивайлов был не робкого десятка, поглощенный идеей, он не хотел замечать опасности, без устали и бесконечно мог он кружить в коллекторе и коридорах, одурманенный смрадом отбросов и сточных вод, пока начинающиеся помутнения сознания и боль в суставах не выгоняли его на поверхность. Однако в этот раз что-то тюкнуло в его шальной голове и в поисках глотка свежего воздуха он неожиданно обнаружил себя у подвесной лестницы, ведущей в заброшенную мастерскую. Попав туда, он рассчитывал выйти наружу через примыкающий к ней номерной завод. Изнемогая, сыщик вскарабкался по шатающейся стремянке и ползком приблизился к пролому в стене, за которым три дня назад погиб проводник с собакой. Почивайлов задыхался; усталость и недосыпание измотали его; зрение тускнело в его глазах и бурно колотилось сердце. Он вытянулся на полу и попытался собрать силы. Так, лежа ничком, он дремал час или больше. Его чувствительный и обостренный слух замечал несущиеся из цеха негромкие голоса, резкий визг станков и гул работающих двигателей, но внезапно осторожный шорох шагов, крадущихся в неизмеримой глубине, пробудил его. Эти звуки приходили из подвала! Он вскочил, как пронзенный молнией. Энергия и силы опять забурлили в нем. Нет, ему не почудилось! Там кто-то был! Едва слышные медленные, крадущиеся шаги… Мысль о том, что это могут быть дворовые мальчишки, забравшиеся в поисках игрушек, съехавший с ума бродяга или плод воспаленного воображения его усталого мозга не приходила ему в голову. Без сомнения это были бандиты, которых он, Почивайлов, немедленно арестует! Он включил фонарь и просунул голову в дыру. Тропинка, натоптанная солдатскими сапогами и лапами овчарок, вела через сводчатое захламленное помещение. Позавчера здесь с гиком, свистом и улюлюканьем промчалась погоня, увы, безрезультатнo. Но, он найдет злодеев, будьте уверены! Внезапная мысль, что его движения могут услышать бандиты, так же легко как и он слышит их, обдала его холодом и повергла в отчаяние. Тогда прощай награда! Кряхтя и задыхаясь, он пополз на карачках. Пыль, грязь и мусор столетий, набившиеся в этих каменных потрохах, представляли живейший интерес для археологов, но не для Почивайлова. Ему груды разложившегося тряпья мешали. Клочья старомодных дворянских панталон из линялой черной материи, повисшие на его ушах, щекотали щеки; носоглотка, засоренная нюхательным табаком из 19-ого века, с хрипом пропускала воздух; к выпяченному заду пристал лист газеты Северная пчела; колени и ладони скользили по войлоку, застрявшему здесь, по меньшей мере, с ордынских времен. «Раки ползают по дну. Мухи ползают по полу. Птички прыгают на ветках,» напевал он про себя, но упорно продвигался к цели. «На вдохе живот выпячивай, на выдохе живот впячивай, да так, чтобы ладошки не вспотели,» нес он чепуху и вздор. Он был беспощаден к себе и в своем сыщицком рвении бесстрашно протискивался через кирпичные завалы, поднимался по раскрошенным цементным ступеням, подлезал под потемневшие бревна венцов. Крутая путь-дороженька казалась бесконечной, задыхаясь от усталости и поцарапав себя до крови, Почивайлов онемел и одеревенел и готов был прекратить преследование, пока не уловил приглушенный чих. Сыщик затаил дыхание, выключил фонарик и замер в собачьей стойке. Он оказался в обширном полуподвале. Сквозь замурзанное оконце под потолком проникал скупой дневной свет. Десяток ржавых бочек из-под горючего торчали среди моря хлама. В полумраке легавый разглядел проворно удаляющуюся фигуру с мешком на спине. «Конечно, это «они»!» Борзая кровь вскипела в Почивайлове. Он вскочил. «Стой! Руки вверх!» пролаял он и выстрелил для острастки. Сергей медленно повернулся и выпустил из рук свою ношу. Кобура, висящая на его поясе, была пуста. Его глаза с трудом различили целившегося в него долговязого юношу. Оперевшись спиной на облупленную со следами облетевшей штукатурки стену, тот широко расставил ноги и двумя сцепленными руками держал пистолет на уровне глаз. Виду у юноши был плачевный: зеленая офицерская форма была испачкана известкой, фуражка отсутствовала, вo всклоченные волосы набилась соломенная труха, с ушей свисали лохмотья белья, из царапин на его локтях и коленях капала кровь, и подбородок мелко дрожал. «Я вижу ты бравый воин,» Сергей нашел в себе силы шутить. «Вы мне не тыкайте! Следователь вздернет вас всех на мясных крюках! Все получите по заслугам! Где остальные?!» «О чем ты говоришь?» «Ты и твои дружки ограбили министерство! Вы понесете наказание! Говори! Признание смягчает вину!» «Что говорить?» голос Сергея был задумчив. «Смотрю я на тебя — ты хороший русский парень, только заблудился немного. Зачем ты служишь врагам России?» «Ты мне зубы не заговаривай! Я служу Советскому Союзу!» «В том то и дело. Ты не знаешь разницы между СССР и Россией. Советский Союз оккупирует русскую национальную территорию. С какой целью? Россия для коммунистов не более, чем плацдарм для распространения революции во всем мире. Коммунисты-захватчики никогда не называли своего государства Россией. Только наивные люди называют Советский Союз — Россией. Самое название Советский Союз содержит в себе открытое, публичное отречение от России и добровольное порабощение ее антирусской диктатурой. Мы боремся против советского рабства; мы пытаемся предотвратить гибель русского народа в борьбе за международную коммунистическую революцию; коммунистические же хозяева готовы погубить страну во имя революционного завоевания всего мира. Ты верен советчине и предаешь свою истинную родину — национальную Россию!» «Ерунду городишь! Где это видно?» «Везде. Первые 30 лет после захвата большевиками власти все русское каленым железом беспощадно выжигалось. Советская власть разрушала православные храмы, сносила памятники русским героям, она преследовала и преследует национально мыслящую интеллигенцию и уничтожило трудоспособнейшую часть крестьянства. Большевики искореняют все связанное с Россией и ее наследием. Ты же сам москвич. Ты видел и слышал. И подобное происходило везде, где властвуют коммунисты. До 1941 года даже само упоминание слова «русский» грозило обвинением в национализме. Но чтобы победить в войне с немцами, одних заградительных отрядов оказалось недостаточным. Чтобы заставить народ сражаться за Ленина и Сталина, коммунистам пришлось вспомнить славное историческое прошлое России и ее победоносных генералов. Только тогда советская армия стала побеждать. Советская власть терпит наш национализм в меру его военной необходимости.» «Мне все равно,» упрямо мотнул головой Почивайлов, но руки его опустились. «Нет тебе не все равно. Я вижу по твоим глазам, что родина тебе не безразлична. Советский строй живет страхом. Партийное руководство боится своего народа и потому запугивает вас. Оно нагоняет страх арестами, концлагерями, ссылками и депортациями.» Почивайлов зашатался. Оружие беззвучно выскользнуло из его пальцев, утонув в ветоши под ногами. Тонко пискнув и сжимая ладонями пульсирующие виски, он качнулся лицом вперёд и, теряя сознание, рухнул на пол. «Правда оказалась тяжела, а ведь он только начал узнавать ее,» Сергей взглянул на поверженного противника и заторопился к выходу. Выбравшись на свет и вытерев рукавом свое чумазое лицо, он не мог не нарадоваться на унылый двор, затюканных, обшмотанных жильцов судачивших у подъезда и солнышко в голубом небе. Их механическое средство передвижения стояло на прежнем месте, загромождая бὁльшую часть территории. Ни звука не доносилось из его стального нутра. Сергей деликатно постучал и Ниязов тут же открыл дверь. «Почему так долго?» в один голос спросили его друзья. «Мои слова сильнее пули. Я сразил его наповал,» загадочно ответил Сергей. «Быстрей уходим, в подвалах чекисты шастают; один из них меня немного задержал.» Глебов стукнул костяшкой пальца в кабину водителя и автомашина пришла в движение. Подпрыгивая на колдобинах и поскрипывая рессорами фургон выехал на улицу и устремился по назначению. «Куда мы едем?» тревожно спросил Сергей. Широко расставив ноги и уперев руки в потолок, он стоял посередине раскачивающегося тюремного отсека. «На Тишинский рынок,» ответил Глебов, закусив губу от вернувшейся боли в плече. «Мы проинструктировали вашу жену. Она руководит шофером. Мария Евгеньевна любезно согласилась пойти в комиссионку и купить для всех нас гражданскую одежду. Ее не видели в министерстве вооружения, она в сравнительной безопасности, у филеров нет ее примет.» От толчков и поворотов мешок, который Сергей принес, елозил по полу. Глебов подтянул его поближе, развязал шнурок и проверил содержимое. Он бегло просмотрел каждую папку и удовлетворенно кивнул; затем вынул пачку банкнот, пересчитал ее и, разделив на четыре части, протянул каждому ему причитающееся. Сергей получил двойную долю — для себя и для жены. «Не советую сейчас пользоваться этими деньгами. Hомера купюр вероятно переписаны и если мы начнем их тратить нас нетрудно будет проследить. Необходима осторожность.» Он покрутил в руках именной пистолет министра. «Пока это единственное наше оружие. Заряжен,» с удовлетворением отметил он. «Кто им будет пользоваться?» вождь взглянул на своих соратников. «Я все еще не здоров, Кравцов сильно устал, остается Ниязов. Справитесь?» Узбек шагнул вперед, и протянув руку, молча засунул оружие в свою кобуру. «Отныне вы наша защита,» улыбнулся Глебов. Прошло около получаса. Окон не было, воздух проникал через узкие вентиляционные решетки и находящиеся внутри мужчины могли только догадываться, что они едут куда-то по улицам Москвы. Через стальные стенки к ним проникали звуки большого города: рычанье моторов, визг тормозов, свистки постовых, завывание клаксонов и звонки трамваев. Наконец они остановились. Теперь до них доносились другие звуки: со всех сторон гудели человеческие голоса, среди них можно было разобрать протяжные восклицанья торговок, споры покупателей и тявканье собак. В кабине их фургона громко хлопнула дверь, кто-то спрыгнул на землю и они услышали голос Маши, «Я скоро вернусь!» Так они стояли целый час, теряясь в догадках и вслушиваясь в каждый шорох, скрип и дыхание, доносящееся до их ушей. Начало припекать, солнечные лучи пробивались через щели под потолком, разгоняя полутьму в их обиталище; незатихающий шум рынка не смолкал ни на секунду, но вот раздался обнадеживающий стук в заднюю дверь. Bсе вздрогнули и Сергей бросился отпирать. В хлынувшем потоке света стояла улыбающаяся Маша с чемоданом в руке. Наклонившись и пряча свое лицо за дверками, Сергей принял от жены довольно увесистый груз. «Молодец,» похвалил он. «К сожалению, говорить мы здесь не можем.» «Я знаю,» она посерьезнела и наморщила лоб. «Все готовы?» «Да.» «Тогда поехали,» Маша вернулась на свое место в кабине; Сергей запер дверки. Бренча цепями и поскрипывая шарнирами, фургон Мясо выехал на Большую Грузинскую улицу, исполняя очередное задание Глебова. Покрытые асфальтом магистрали столицы были пустынны и путь в Измайловский парк культуры и отдыха имени тов. Сталина занял короткое время. Транспорта в те годы катастрофически не хватало, а тот что существовал, почти весь принадлежал государству; потому-то дорожные пробки и заторы еще были неизвестны советским людям. Проезжая по шоссе Энтузиастов мимо дубовых и липовых рощ Маша искала въезд в парк. У светофора напротив двухэтажной кожевенной фабрики они повернули налево и углубились в зеленые пределы. Грунтовая дорожка местами заросла бурьяном, глубокие колдобины заставляли мотор натужно реветь, фургон раскачивался и задевал ветки деревьев. Проехав около километра, они свернули в длинную и тесную аллею, которая привела их к уединенной поляне. Место было тихое, поросшее не слишком высокой густой травой, в которой перемешались красные и лиловые лесные цветы; над ними кружились бабочки и гудели шмели. Неподалеку сквозь заросли ивняка искрилось круглое зеркало пруда. Воздух был упоительный и хотелось растянуться на приветливой лужайке, забыв обо всем. «Здесь выходим,» приказала водителю Маша и спрыгнула на траву. Следом за ней, потягиваясь, покряхтывая и разминаясь выбрались из своего короткого заточения остальные заговорщики. «Ну что, тов. Селедкин,» обратился к шоферу Ниязов. «Мы долго ехали, потом тебе долго сидеть придется; пойдем в кусты оправимся.» Ужас мелькнул в глазах солдата. «Я думал, что вам надо в мавзолей на Красную площадь,» дрожащим голосом вымолвил он. «Всему свое время,» Ниязов слегка подтолкнул его и тот, опустив голову, повиновался. Они направились в светлую березовую рощу, в которой весело щебетали птички и скакали зайцы. Там они не задержались и вскоре вернулись; лицо солдата было почти безмятежным, похоже, что Ниязов успокоил его. Облокотившись о капот он любовался природой, в зубах его была закушена травинка. «Руки назад,» приказал Сергей. Селедкин ошарашенно вздрогнул и позволил себя связать. «Послушай друг,» мягко сказал Глебов, подойдя к нему. «Мы не желаем тебе зла и не будем тебя убивать. Твои краснопогонные товарищи обнаружат тебя завтра. Но ты не пропадешь и не пострадаешь. В компенсацию за неудобство мы даем тебе 1000 рублей. Больше тебе сейчас и не требуется.» Глебов продемонстрировал десять сторублевых ассигнаций. «Мы понимаем, что когда тебя найдут, при обыске эти деньги конфискуют. Чтобы этого не случилось, мы спрячем их для тебя неподалеку. Ты можешь вернуться сюда месяца через три или четыре и забрать наш подарок. Вот смотри и запоминай.» Глебов пересек поляну и подошел к кряжистому дубу. Вынув нож, он сделал надрез в его коре, вложил в образовавшуюся щель свернутые банкноты и присыпал сверху травой. «Не забудешь?» Солдат замотал головой. «Тебя будут долго допрашивать. Ты можешь рассказать, а можешь и не рассказать. Дело твое. В любом случае медаль тебе за это не дадут. «Все присутствующие засмеялись, за исключением Селедкина, у него изо рта торчал кляп. «Здесь будут розыскные собаки,» продолжал Глебов. «Все кругом мы спрыснем бензином. Они ничего не найдут. Истрать наши деньги только в универмаге или продмаге. Теперь прощай.» По знаку вождя Сергей завязал водителю глаза и вдвоем с Ниязовым они, подняв его легкое тело, бережно уложили в кабине. Двери были заперты на ключ, но стекло немного опущено.

Просмотров: 12

O схороне с оружием Пилипенко рассказал своему земляку из Винницы, такому же бандеровцу, как и он, тоже осужденным на 25 лет каторжных работ. После отбоя, лежа на нарах голова к голове, он прошептал корешу в ухо об увиденном. «Давно зачекалися,» ответил тот с сильной надеждой. «Скоріше б,» и повернувшись на бок тут же уснул. В бригаде вообще мало разговаривали и от усталости не интересовались друг другом. Немногие получали письма, а посылки — никто. Глядя на других заключенных, Пилипенко считал, что ему повезло, он попал не на самую тяжелую работу и не опустился на лагерное дно. Отдыха никогда не хватало. Забывались тяжелым, каменным сном и, казалось, только закрывали глаза как наступало утро и зычный голос дневального орал, «Подъем!» Вскакивали и выбегали из бараков, получая пинки и тумаки от вохровцев, поджидающих работяг на крыльце. В столовой, длинном и смрадном помещении с закопченным потолком, выстояв очередь, они получали хлебную пайку, вываливали себе в рот через борт алюминиевой миски черпак каши без масла (ложек на всех не хватало) и съедали с костями кусок селедки. Выстояв развод, они строем шли на место работы. По дороге узники не должны были нарушать порядок и приближаться к конвоирам ближе, чем на десять метров. Месторождение, к которому они были прикреплены, разрабатывалось подземным способом. Грунт насыпали в тачки и вывозили наверх. Потолок в золотом забое был высотой около полутора метров, касок заключенным не выдавали и только ватные шапки на их головах могли смягчить удары о камни, торчавшие из кровли. Рабочий день в светлое время продолжался 12 часов и потом под нетемнеющим, белесым арктическим небом колонны рабов, понурившись и спотыкаясь, возвращались в лагерь. Им было не до пейзажей или красот колымского лета: ни загадочные горные хребты, вздымавшиеся на горизонте, ни безмолвные, сказочные долины, заросшие тальниками и ольхой, ни быстрые речки, полные плотвы и окуней, не привлекали их внимания. Каторжный труд, побои начальства, полуголодное существование — вот, что ждало их впереди. Они озверели. У них отобрали все. Они были готовы восстать.

Просмотров: 10