Если первые диспуты марксистских схоластов напоминают не то заседания рыцарей Круглого стола, не то дискуссии монахов в «Имени розы» – а вот в Венской программе, а вот в Эрфуртской… – то в финале «объединительного» съезда фонтаны остроумия, куртуазности и корректности иссякают, и всё больше делегатов поглядывают на свои табуретки в качестве наиболее убедительного довода; переход на личности и грубость становятся повседневной практикой; еще немного – и заседания можно будет транслировать по кабельным каналам – из тех, где показывают рестлинг без правил. Ремарка «Крики и протесты усиливаются» возникает все чаще. Выступающие требуют заносить в протокол улыбки, инциденты с «шиканьем» и неуместными цвишенруфами и прочие проявления недружелюбия; иногда кажется, что скандал идет в режиме нон-стоп. «Рукоплескания, на некоторых скамьях шиканье, голоса: “Вы не должны шикать!” Плеханов: “Почему же нет? я очень прошу, товарищи, не стесняться!” Егоров встает и говорит: “Раз такие речи вызывают рукоплескания, то я обязан шикать”». Слово «оппортунист», ранее употреблявшееся в рабочем порядке, начинает выглядеть серьезным оскорблением. Ленинское понукание: «Мы поставлены в ненормальное и безвыходное положение. Мы не можем дольше останавливаться на этом вопросе» – вызывает не просто протест, но хлопанье дверью. Аксельрод принимается публично укорять Баумана в безнравственности – за все ту же историю с покончившей жизнь самоубийством женой Митрова; Бауман молчит – но Крупская видит в его глазах слезы. А вот когда депутату Носкову что-то принимается выговаривать депутат Дейч, тот отвечает: «Помолчали бы вы уж в тряпочку, папаша». Неудивительно, что когда рабочий Степанов, сторонник Ленина, попытался осведомиться у того же Дейча, заведовавшего оргвопросами, как обстоят дела с обеспечением поездки в обратную сторону, тот пожал плечами: «Для окончания съезда и на разъезд средств нет, и своими решениями мы отрезали возможность к их получению».