Уход бундовцев – мемуаристы вспоминают, что «Владимир Ильич… отнесся к этому событию довольно спокойно, вероятно думая, что нет худа без добра», – не сделал делегатов счастливее и запустил цепь неожиданных событий. Атмосфера не очистилась, а ухудшилась: упрямство обеих сторон измотало и деморализовало съезд; делегаты чувствовали, что потратили несколько драгоценных недель зря, их затея «вселенского собора» терпит крушение и стремление обеспечить идеологическую и организационную чистоту обратной стороной имеет уменьшение легитимности съезда. Понятно, что логика требовала формальной унификации – и роспуска даже относительно лояльных «Искре» организаций; но все равно неясно было, почему, к примеру, редакция «Южного рабочего», которую нельзя было обвинить в оппортунизме (а их тоже пришлось распустить), должна была подчиняться «Искре», а не наоборот? И правда ли нужно выгонять несогласных – а не предоставлять им разумные уступки? Если избавиться от всех «лишних» (при том, что изначально на съезд и так допустили не все социал-демократические организации) – чем тогда будут отличаться оставшиеся – «всероссийская партия» – от кучки заговорщиков?
Ульянов бросает якорь в Мюнхене 6 сентября 1900 года. Пожалуй, из всей эмиграции следующие семь месяцев – период, наиболее глубоко погруженный в туман неизвестности: «глухие витки», как это называют ракетчики. Никогда больше – разве что в квартире Фофановой – он не будет до такой степени озабочен минимизацией контактов с внешним миром: только по почте, через сеть подставных лиц, иностранцев.
Большевикам следовало использовать Советы как инструмент управляемой дестабилизации – генерировать помехи для Временного правительства и подталкивать его к ошибкам; в идеале власть должна была сама упасть к Советам в руки в силу некомпетентности «министров-капиталистов».
Нет не то что связи с комитетами – нет самих комитетов, все арестованы (или есть – но ориентированные на легальность, меньшевистские). Марксисты на всех фронтах уступают эсерам – те, по крайней мере, продолжают совершать громкие политические убийства и активно взаимодействуют с крестьянской средой; и только разоблачение Азефа приостановило отток молодежи к конкурентам. Что могут предложить большевики? Свой пятилетний опыт внутренних дрязг и репутацию удачливых грабителей банков?
И все же хуже всего для Ленина была не обструкция и не то, что они с Мартовым, некогда первым приятелем, переходили теперь на противоположные тротуары, едва завидев один другого, – он был готов к этому; хуже было последовавшее после съезда «предательство» противоречивого Плеханова. Разумеется, Плеханов и без Мартова прекрасно понимал, что означали маневры Ленина, однако даже и так публично распрысканный яд привел в действие его иммунную систему. Плеханов счел тактически невыгодным затяжной конфликт со своим близким окружением – и, вооружившись мудростями вроде «лучше пуля в лоб, чем раскол», «стрелять по своим не стану», – выбросил лозунг о восстановлении редакции в оригинальном составе. Это означало редакцию, где никто не только не угостит Ленина кофе – но даже и не пожмет протянутую им руку. Ленина Плеханов проигнорировал: невелика птица, переживет.