Ленточная застройка производила впечатление «бездушной», дома – угрюмых и мелких: трехэтажные означало – несовременные. Не было Шарда, London Eye, «Огурца», другим был «скайлайн», силуэт города: линия горизонта проходила гораздо ниже. На южном берегу Темзы вообще были фавелы, куда иностранцам не следовало соваться в принципе. «Русским» районом считался Ист-Энд, Уайтчепл, Лаймхаус – нынешний пакистанскобангладешский анклав. «За Сити вы попадаете в настоящий мир дешевки и хлама», – писал большевистский дипломат-англофил Платон Керженцев. «Воскресная толкучка на Мидлсекс-стрит – вылитый базар где-нибудь в Кельцах или Виннице». Несмотря на то, что найти в Уайтчепле селедку, баранки, черный хлеб и соленые огурцы было проще, чем мармайт и боврил, в Лондоне не сложилось хорошо взаимодействующей друг с другом общины политэмигрантов, как в Париже и Женеве; возможно, просто из-за небольшого количества – всего две-три тысячи человек, распыленных по огромному городу; возможно, потому что среди них было мало безработных – кто хотел, быстро находил работу на фабриках, и на политику у них оставалось меньше времени. Англия была поставщиком «чужого», страной-где-всё-наоборот – притягивавшей отдельных особей со странными запросами, – но не массы. Сюда даже и рефераты-то приезжали читать раз в сто лет – за отсутствием спроса даже на Ленина или Луначарского. К лондонским «селебрити» относились князь Кропоткин, бывший руководитель кружка «чайковцев» и будущий видный эсер Николай Чайковский, а также видный марксист-левак, игравший большую роль среди английских социал-демократов Федор Ротштейн; уже после Ленина к этой компании присоединятся Чичерин, Литвинов, Коллонтай. Роль русской газеты выполняли здесь бундовские «Известия».