Пятнадцать минут — и то, что утром казалось пустой мечтой, воплощается в реальность.
В подвале было темно. В цистерне — абсолютный мрак. Смотрю направо-налево, машу перед глазами руками — ни зги не видно. Моргаю. Легче не становится. С воздухом что-то не так, почему он такой густой? По законам физики это невозможно. Разгребаю воздух руками, разрываю на мелкие кусочки, пытаюсь запихнуть себе в дыхалку. Как воняет бензином! Глаза щиплет так, словно под веки мне выдавили лимон, ноздри обжигает огнем. В груди зарождается крик — и нарастает, нарастает…
— Какая ужасная несправедливость! — всхлипывала Сорая.
Я посмотрел в зеркало заднего вида — проверил, правильно ли у меня завязан галстук.
— Понятное дело, — ухватился я за соломинку. — Но ты быстро выучишь английский и привыкнешь…
А вот работать по дому с моим артритом становилось все тяжелее. Боль в коленях и пояснице не утихала ни на минуту, по утрам я с трудом мог пошевелиться, особенно зимой. А я не мог допустить, Амир-джан, чтобы особняк твоего отца, который он сам проектировал, пришел в упадок. Столько приятных воспоминаний было связано с этим домом! К тому же перед вашим бегством в Пакистан я обещал, что буду содержать все в порядке. Но когда я оказался один… Правда, я старался: поливал цветы, постригал лужайку, иногда приходилось просто лезть из кожи вон — и все равно не мог уследить за всем. Молодость-то моя давно миновала.