На ходу оглядываюсь. Склонившись над Асефом, охранники делают что-то с его лицом. Ну конечно. Шарик-то застрял в пустой глазнице.
Солнечный луч разделял нас, и с той стороны вырисовывалось пепельно-серое лицо Хасана — не того мальчика, с кем я резался в шарики, пока муэдзин не выкликал свой вечерний азан и Али не звал нас домой, и не Хасана, с которым мы играли на холме в догонялки на закате дня, а изгнанного слуги, тащившего на спине к машине Бабы свои пожитки под теплым проливным дождем, — таким я его видел последний раз в жизни.
Недели через две я застукал его, когда он выплевывал в унитаз сгусток мокроты, окрашенный кровью.
— Извините. Я знаю в лицо каждого воспитанника, но этот ребенок мне незнаком. Простите, у меня масса дел.
Отец вскочил с дивана. Лицо у него исказилось от горя.
— Значит, вам понравилось сегодняшнее представление?