Давно не произносил я этого имени. Вместе с ним вмиг ожили терзавшие меня давние угрызения совести. Воздух в комнате Рахим-хана внезапно сгустился, стало жарко, и запах улицы сделался невыносим.
Знаю, Бог милостив. Он простит и твоего отца, и меня, и тебя. Так прости же и ты — отца, если сможешь, меня, если захочешь. Но самое главное, прости себя самого.
— Занимайте свои места, — напутствовал нас врач.
Голоса слышатся снова, на этот раз громче. Это в проходе между домами. Подбираюсь поближе и, затаив дыхание, выглядываю из-за угла.
Ночью, свернувшись клубком в постели, я вновь и вновь перечитывал записку Рахим-хана.
— Но Сорая-джан пока у себя в комнате. Она хочет сперва поговорить с тобой.