Сохраб безучастно сидел на кровати в своей белой футболке и новых джинсах, купленных перед отлетом в Исламабаде, — все это болталось на нем как на вешалке. Лицо у него по-прежнему было смертельно бледное, под глазами — темные круги. Глядел он на нас так же равнодушно, как в госпитале за обедом — на тарелки с рисом.
— Сверни на обочину и остановись! — просипел я. — Меня сейчас вырвет.
Ну, что она скажет в ответ на мое нахальство?
Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету.
Закат окрашивал безоблачное небо в алые и пурпурные тона. С улицы доносились вопли осла, автомобильные гудки, свистки полицейского. Спрятав кулачки под мышками, Сохраб прижался лбом к стеклу.
По афганским понятиям мой вопрос был дерзостью — я показал, что она мне небезразлична. Но чем я рисковал? Только уязвленным самолюбием, не репутацией. А язвы заживают.