На Сохраба едва взглянул. На меня и вовсе старается не смотреть. К чему бы это?
— А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор.
— Удобно будет, если мы отойдем? — спрашиваю я.
С криком «Комак! Помогите кто-нибудь!» я бросился к отцу. На губах у него пузырилась слюна, белизна закатившихся глаз наводила ужас.
Только когда пришло время отправляться домой, я вспомнил, где слышал фамилию Тахери.
Рахим-хан настаивал, чтобы я провел в Пешаваре еще несколько дней: надо же хорошенько обдумать план действий. Но я торопился — боялся, что передумаю, ведь если тянуть и предаваться размышлениям, то картина моей благополучной жизни в Америке наверняка перевесит остальное, и я не отважусь на безрассудный поступок, означавший искупление грехов. А потом все то новое, что ворвалось в мою жизнь, потихоньку забудется и канет в Лету. Сорае я, разумеется, ничего не сказал про Афганистан, иначе она прилетела бы сюда первым же рейсом.