По глади большого пруда и по протокам между озерцами медленно проплывали гребные лодки со смеющимися парочками, в воздухе разносился запах пончиков, шаурмы, шашлыка и пряностей. Кричали, визжали от восторга детишки, вцепившиеся в поручни карусели, прижимаясь к улыбающимся папам и мамам.
От пятисот человек, которые сидели в башнях и бежали под прикрытием их корпусов, в живых осталось меньше сотни. Пулеметы выкосили всех, как косой, и на поле остались лежать сотни трупов и десятки раненых бойцов.
По словам полковника выходило, что здесь доживают свои дни примерно полторы сотни «особистов» – тех, кто осужден на пожизненный срок. Их обслуживают пятьдесят человек заключенных из числа обычных, не «особистов». Человек тридцать охраны – на стенах и дежурные надзиратели по блокам. Из них больше половины – женщины.
– А что, пускай! Пусть идут! Последим за ними! Если что, мы им яйца-то быстро отстрелим! И вода! Вода уже тухлая, заболеем!
Ствол тут же опустился, палец на спусковом крючке дрогнул, еще доля секунды – и все десять человек полегли бы тут, на залитом кровью, закопченном, как печная труба, дворе.
Но нет – прошли мимо, не загремела ни одна дверь. Никого не вывели, ни к кому не вошли. На этом этаже было камер пятьдесят, не меньше, и выше около пятидесяти. Это ему рассказал полковник – он знал зону особого режима по службе и представлял, как она выглядит. И знал, кто тут содержится.