Папаша Арло встрепенулся, увидев Гретель. Вскочил на длинные сухие ноги, попытался что-то сказать, но челюсть лишь беспомощно задергалась.
— Она жива? — вскрикнул он. — Ты хочешь сказать, она все еще жива?
Гензель заметил, что стал спотыкаться и шагает так медленно, что теперь уже Гретель приходится немного отставать, чтобы идти вровень. «Ну конечно, — подумал Гензель, испытывая стыд и досаду одновременно. — У меня площадь тела больше, вот и влаги испаряю больше… Вот будет история, если я сломаюсь первым. Ох срам. Взрослый дылда, а язык тянет как старая лошадь… А может, тут в моих генах дело? Рыбьи потроха проклятые… Может, мне нельзя долго без воды? Ах ты…»
— Ты плачешь, братец? — усмехнулась Гретель, наклоняясь над ним.
«Удивительно, — подумал Гензель в миг короткого перерыва. Никогда бы не подумал, что обычные слова могут влиять подобным образом на живую материю. Наверно, Гретель могла бы это объяснить…»
Гензель схватил с земли палку и ударил ею раздувшуюся жабу поперек спины. Удар получился хорошим, от плеча, упругий бурдюк ее тела сморщился то ли от боли, то ли от неожиданности. Жаба зашипела, обнажив неровные ряды полупрозрачных зубов-конусов, по которым вперемешку с остатками внутренностей катышка стекала прозрачная слюна.