— Все зависит от того, когда он вновь проголодается…
Человечество, Великое и Всеблагое, вытащи из этого переплета двух маленьких смиренных квартеронов!..
Потом он почувствовал, как дрожит земля и его накрывает тенью, ледяной, как могильная плита. Что-то невероятно огромное нависло над ним, такое, что все прочие чудища вдруг показались щенками. Это был дом, огромный мясной дом, который отрастил две самого отвратительного вида ноги. Он сильно изменился. Из толщи его спутанных тканей на Гензеля смотрели глаза, десятки самых разных глаз, некоторые из них могли принадлежать насекомым, а некоторые были вполне человеческими. Глаза эти жадно пялились на Гензеля, в них сверкало черное злорадство. А потом распахнулся рот. «Вот он! — прогремел мясной дом, щеря свои зубы, огромные как валуны, в недрах его пасти клокотала грязно-желтая слюна и пересыпались молотые груды старых костей. — Вот этот мальчишка, который отрезал от меня кусок! Ну-ка, ну-ка, теперь мое время отведать кусочек дрянного мальчишки!..»
Увидеть бы спасительный катышек… Но Гензель знал, что надежде этой сбыться не суждено. Катышков больше не было. А может, это они с Гретель так далеко углубились в чащу, что катышки остались далеко в стороне…
Улюлюкая и смеясь, по канату стал спускаться толстый человек в ярком клоунском наряде и с огромным носом, представлявшим собой огромную разросшуюся язву. Он хохотал как безумный, но от него поспешили убраться даже уцелевшие акробаты.
— Мы улетим туда, где никто в жизни ни разу не видел яблока. Куда-нибудь очень далеко, — сказала она.