Геноведьма усмехнулась, и, хоть Гензель этой усмешки не видел, вибрация ее тела передалась ему, заставив испытать приступ слабости.
— Едва ли. Мои старые контракты уже выполнены. Решили погостить в Лаленбурге несколько дней, прежде чем двигаться дальше на юг.
Он не мог этого сказать — медленно проваливался в темноту. Темнота была мягкой, податливой, почти нежной. Она ждала Гензеля, как приветливая хозяйка. Но взгляд альва, упершийся в Гензеля, вдруг рассеял эту темноту, как мощный луч фонаря. И Гензель ощутил, как его тело, уже налившееся было смертельным оцепенением, мгновенно делается легче. Черная кровь отхлынула от головы, ушла из легких. Ужасно закружилась голова…
— Перепутать мы не могли. Яблоки слишком разные. И никто бы не спутал. Отравленное яблоко мачехи так и лежит в сумке.
— Золото? — спросил он, стараясь вложить в это единственное слово всю скопившуюся презрительность, едкую, как пчелиный яд. — Ты, великая геноведьма, кичащаяся своей несхожестью с примитивным человеческим родом, позволила купить себя за золото?
— Дереву — рыбный суп? — изумился Гензель. — С каких пор деревья поливают рыбьим супом?