Несколько блаженных секунд он позволил себе не думать вообще ни о чем.
— Меньше слушай, что кухарки на рынке болтают, — поморщился Гензель. — Ест!.. Придумаешь тоже. К чему ей дети? Она же даже голода не знает.
Может, у него удалось бы, будь тело лет на десять моложе. Будь в нем больше сил и меньше искаженного генокода. Или окажись он попросту удачливее.
Голос Бруттино не был голосом человека. Он не был рожден человеческим горлом. Он был негромок и поскрипывал, как старые половицы под ногами. Или как помост виселицы под ногами осужденного, подумалось Гензелю. Неестественный, жуткий голос, от которого делается не по себе. Точно резонанс определенной частоты, который ухо распознает в виде скрипа и который впивается в тело, отделяя клетку от клетки…
— От тебя? Нужно? — Геноведьма не сделала даже попытки приблизиться, но Гензелю вдруг показалось, что она оказалась почти вплотную к нему. Так, что дыхание из ее рта, прохладное, проникнутое каким-то тонким и едким медицинским запахом, коснулось его лица. — Очень просто. Мне нужен ты, Гензель.
— Пришел, значит… — Вслед за глазом открылся рот. Он стек на самый подбородок и представлял собой подобие открытой гнойной язвы. При каждом слове влажно шлепали друг о друга остатки губ. — Знаешь, я не удивлен… Ты всегда был живучим ублюдком, Гензель… Очень наглым, очень глупым, очень живучим… Ну иди сюда. Обними старого Варраву… Ну или хотя бы пожми руку, неблагодарный мальчишка…