Глядя на Бруттино из ложи, Гензель ощутил что-то, напоминающее сочувствие. Если публика измывается над деревянным существом сейчас, что же ему приходилось сносить в детстве? Наверняка соседские мальчишки измывались над ним с присущей лишь детскому воображению злокозненной изобретательностью… Гензель скрипнул зубами, вспомнив собственное детство.
Где-то глубоко под водой акула, лениво наблюдавшая за суетой на поверхности, обнажила в ледяной ухмылке зубы.
Возможно, в пылу сражения стороны настолько увлекутся резней, что им с Гретель удастся выскользнуть из лазарета? Маловероятно, прикинул он, выглянув в щель. Слишком уж много между ними и выходом человеческих — или нечеловеческих — фигур. Слишком много пламени и оружейных вспышек. Могут снести голову, даже не заметив.
— Ради человеческого генокода, святого и нерушимого, госпожа геноведьма! Я признаю свою вину. Я тысячу раз не прав в том, что не доверился вашим предупреждениям! Я ведь не геномаг, я всего лишь уличный шарманщик, умеющий показывать грошовые фокусы.
Геноведьма рассеянно коснулась рукой свитой из мышц стены. Ее касание было мягким, ласковым. Так касаются кожи любимого отпрыска или любовника.
Кокон лопнул. Его куски разлетелись по всей комнате, оставляя за собой густую сукровичную массу цвета гнилой вишни. Где-то из этой мякоти торчали бесполезные крюки и обломанные иглы. Судя по всему, Расщепитель пытался выполнять свою работу до последнего.