— И достаточно умна. Мое чудо будет вам дорого стоить.
— Не ешь меня! — закричал он, тщетно суча ногами. — Если ты сделаешь из меня варенье, я не смогу рассказать тебе сказку! Интересную сказку! Я знаю очень много сказок. Самые лучшие сказки на свете…
А потом статуя шевельнулась. И вдруг оказалось, что это не статуя, а обнаженный человек сидит на стуле в их комнате. И кожа у него не золотая, а самая обычная, человеческая, хоть и излучает слабое свечение. Но даже в таком облике человек оставался идеален.
— Он — все, что есть у бедного старика. Пусть и растение. Пусть без сердца. Но я от него не отрекаюсь. Он мне как сын. Я лишь прошу помочь!
— Мне нет дела до Шлараффенланда, как и до его спятившей правительницы. Это исключительно ваше дело. А вот что имеет важность — так это процент порченой крови вашей сестры. Одиннадцать процентов! При этом она, кажется, занимается практикой как геномастер?..
В театральном шатре не было ни души, и это насторожило Гензеля. Ни прислуги в багровых ливреях, ни коротышек-музыкантов, ни уборщиков, скоблящих вечно заляпанную сцену, ни прочей обслуги. Это выглядело странным. Заведение, подобное «Театру плачущих кукол», даже в предрассветные часы нуждалось в участии людей. Однако их не было. Лишь по-прежнему свешивался из-под купола обгоревший труп клоуна, похожий на истлевшую ветхую бабочку. Похоже, его попросту забыли, оставив висеть с прочими театральными декорациями.