– Значит, пока об этом речь не идет, но ситуация меняется быстро, надо быть готовыми.
– И фотографию завтра принеси, два на два с половиной, без уголка.
Через завод поискать я почему-то не додумался – тупой потому что. Вернее, додумался, но когда уже нашел.
В том, что крышку захлопнул он, я уже почти не сомневался, хоть и очень хотел. Батек тоже явно не хотел верить, но других вариантов не было. Он так и сказал. Я подумал и понял, что возразить нечего.
Я сделал шаг и застыл, потому что сланцы шаркнули, будто в бочке, четко и громко. Ближайшая к двери и ко мне девчонка, Ленка вроде, опять зашевелилась. Вот ведь чуткое создание. Я аккуратно вынул ноги из сланцев – один зацепился и чуть, зараза, не улетел к окну, у меня сердце сорвалось, – и пошел босиком. Босые подошвы липли к крашеному полу и отрывались с легким тр-р, почти беззвучным.
Местный меня урыл бы, хотя и был мельче. Потому что мог в морду дать и любил это дело. А я не любил и не мог. Не мог бить в лицо, вообще. В руку – ради бога. В школе и во дворе этого хватало – ну там и не всерьез, а если начиналось всерьез, я пытался приемчиком бросить или придушить. Если хват удавался, можно было терпеть удары, сколько можно. А когда кровь сразу хлещет, обидно делается и в горле будто литровая банка застряла – не до драки уже. И не до победы. Потому что какая победа, если несправедливости такие.