Вазых, с трудом поймав взгляд Виталия, спросил, все ли в порядке, и предпочел удовлетвориться сухим «да», не вдаваясь в подобности. Он тоже задремал, но неглубоко, время от времени вскидываясь то от наплывающего кошмара, то от гудящей прохлады: Виталий включал обдув, чтобы прочистить стремительно заволакиваемые коньячным выхлопом стекла.
– Мать, тебе лет сколько? Что значит – невозможно? Раз в две тыщи лет, говорят, даже без мужа возможно, а у тебя вон муж здоровый и дети уже есть, так?
– Да фюрер местный один, мы случайно познакомились, ну там…
Замолчал, нагнулся к люку, чуть повозившись, распахнул его и сунулся вглубь.
Устала вот, это да. Эстафета после работы да на голодные ноги слегка выматывает, даже если бегаешь пятнадцать лет подряд. Вернее, первые пятнадцать лет как раз было легко, а сейчас все потяжелело. И сумки, и жизнь, и сама Лариса, к сожалению.
Вопреки кличке на голове у Анжелки была не шапка, а вязаная красная лента, поверх которой во все стороны торчали чуть завитые и местами высветленные волосы, которые так нравились мне летом, пока были гладкими, черными и блестящими. Да и одевалась летом Шапка просто и легко, а сейчас выглядела как единственный на пять отделов универмага манекен: голубая дутая куртка, зеленые и тоже дутые сапожки, я таких вроде и не видел никогда, мохеровый шарф в тон головной повязке, толстая короткая красная юбка поверх толстых черных колготок – и еще здоровенные серебристые серьги кольцами. Карикатура из «Чаяна», а не девка.