– Зинаида Ефимовна, а вы правда считаете, что это только в Казани творится?
– Ну вот. Артурик, короче, два дня по свалке лазил, приказ этот искал.
– Какой Юрон? – спросил пацан. – Болек, что ли?
Вазых, потупившийся, как и все, когда мимо размеренно прошагал директор ЧЛЗ, попытался понять, что он чувствует в новом качестве – безработного, из-под которого выдернули кресло вместе с заводом. Понял, что ничего не чувствует, и, немного удивляясь себе, направился к двери, в которую уже тревожно заглядывал Виталий. Вот ведь амбал безмозглый, подумал Вазых почти весело, мало с утра ему талдычили: «Уйди отсюда, на глаза никому не кажись, если спросят, на меня все вали». А он все: «Да не, да не», да еще и у дверей дежурил, курант кремлевский. Сейчас снова начнет ныть, теперь уже техническому с Федоровым, что это он в лесу самый слабый, его, мол, и казните. Подойти да по тупой светлой башке дать разок, если дотянуться смогу.
А чтобы извиниться. Потому что иначе стыдоба такая, что выть хочется. Она нападала внезапно – то во время ужина, то ночью, – и я клал ложку либо зарывался башкой в подушку, но все равно видел, как Марина Михайловна стоит, упершись чистеньким лбом в покрытую меловыми разводами доску, или моргает и делает шаг от меня. И будет, наверное, всегда от меня шаг делать. А я не хотел, чтобы она, увидев меня, делала шаг прочь. Я хотел, чтобы, наоборот, ко мне – как раньше.
– Ну да. Здесь Фидаиль, а в Москве где-нибудь или там, я не знаю, в Свердловске, Алешка как раз, блин. Митюшка или Николка.