– Ты это, замерзнешь, пап, телягу мою надень, – крикнул я вслед, но он уже вернулся с банкой.
Я постоял, пытаясь понять, в каком месте мне особенно худо. Выходило, что в этом, на остановке «Шестой комплекс». Живот болел, ноги тряслись и мерзли, а затылок горел. Что-то совсем непонятное было с руками: пальцы в варежках скрючивались, как будто я их в канцелярский клей макнул. Я стащил варежки и обнаружил, что кисти у меня неровно бурые, как у чумазого индейца. Чтобы рассмотреть получше, пришлось подойти к фонарю. Я некоторое время туповато разглядывал руки, куртку, огладил карманы, вжикнул молнией и только после этого поверил, что мне не кажется, будто куртка на животе залита кровью, а карман ее изрезан.
– «Если в туалет»! – воскликнул Полонский и засмеялся. – Если бы в туалет. Наоборот, молодой человек, совсем наоборот! Да вон она, там останови, видишь, съезд такой? Вон туда. Петр Степанович, у тебя что?
– Плюс сверхурочные для тех, кто устраняет и ремонтирует.
Виталий пробормотал совсем неразборчиво, но Вазых все-таки разобрал «комитет комсомола, потом партком».