– Вы что тут устроили, а? Человек только с больничного, а вы ему нервы треплете. Тамара Максимовна, пусть ребята сейчас по домам, а в понедельник новое придумают. Пацаны, никаких сороковин, поняли? Это провокация и как бы подставиться можно. Это специально устраивают, против вас. Не надо. Поняли? Вы меня поняли?
– Ну… Артемом, например. То есть мне Артур очень нравится, в смысле, но оно же…
Марина развернулась к нему и поняла, что он прав, в принципе. И что, вообще-то, у них прав не меньше, чем у милиционера. Во всяком случае, пока.
Я постоял, прислушиваясь. Витальтолич что-то говорил в коридоре – негромко и равномерно, так, что доносились совсем отдельные слова, типа «райком», «партийный контроль» и «отец», конечно. Отцом пугает, как будто им можно кого-то напугать. Он сам всего боится, подумал я, огляделся и харкнул на лист с моими данными и, видимо, показаниями. Хорошо попал. Еще сморкнуться или поссать можно, но сил не было.
– Я знаю кто? Кадет, Гиммлер, Клосс – все в курсе, Гетман сказал. А я под это не подписывался.
Блин. Это я тупик. Коньяк-то. И шоколад-то, кстати, – его зимой во время войны раздавали нашим диверсантам – ну и всем фашистам, чтобы не мерзли. Они все равно замерзли.