Я испугался, разжал захват и прислушался. Ни черта не слышно, шум в ушах мешал. Я за воротник и лацканы выволок Саню в освещенный коридор. Он вяло отмахнулся и отвалил челюсть. Я аж на пол сел от облегчения и тупо смотрел, как Саня моргает, вытирает выдавленные мною слезы, с трудом приподнимается на локтях и лицо его из багрового становится почти нормальным.
– Хех, – сообщил Федоров, извлекая из плаща набор походных рюмочек, стальных, схваченных кожаным футляром на ремешке.
– А теперь по просьбе второго и третьего отрядов летит любимица публики София Ротару!
Парни обогнули автобус и заколотили по закрытой двери, что-то громко и вроде бы незлобно вопя. Автобус, насколько понял Вазых, был полупустым – первая смена давно кончилась. Сквозь стекла Вазых не разглядел беглеца, но несколько пассажиров явно принялись бранить парней через залитые дождем стекла и двери.
Марина Михайловна предлагала мне встретиться с Витальтоличем в актовом зале, но я уперся намертво: не хватало еще, чтобы все видели наши творческие муки, особенно если в итоге не получится ничего. Ржать будут до самого выпускного. Марина Михайловна сперва встречала мои отбрыкивания ехидными комментариями про нежных застенчивых восьмиклассников, но вчера чуть поменяла формулировку на «нежных застенчивых комсомольцев» и сказала, что бог нам, страусенкам стеснительным, судья, посижу до вечера, раз такое дело.
– Ой не-ет. Знаете, сколько в длину новый город? Тридцать с чем-то километров.